СОЖРАТЬ И НАСЛАДИТЬСЯ

Компьютерная и ТВ-индустрии практически превратили наших сограждан в популяцию игроков и зрителей. Опустевшие ниши в сознании – там, где раньше квартировала мысль, – заполнились примитивными эмоциями. Оно и понятно: невеждами легче управлять. Дельцы от образования предлагают школьникам глупые учебники, пестуя поколение одноклеточных клонов, живущих примитивными инстинктами. Агрессивная реклама подзуживает: «Съешь, сколько сможешь, влейся и насладись», насмерть убивая привычку к осмысленному действию. Членораздельная артикуляция вызывает смех в зале: мычащая толпа звереет от сложных словосочетаний. Однажды опустив планку, мы уткнулись в грязную лужу невежества.
Помню разговор с одним бизнесменом. Он утверждал, что искусство (в частности – литература) должно быть самоокупаемым; я же невнятно что-то бормотал про ответственность бизнеса за будущие поколения, что без «соли» суп получается невкусным, и прочие банальности. «Ну, не продам я твоего Мамардашвили, а детектив – пожалуйста, да еще - стотысячным тиражом!» - аргументировал он, не подозревая о том, что на часть денег, вырученных от продажи детектива, можно издать философский трактат.
В нашей стране очень странные бизнесмены. Когда объемы продаж «Нарзана» уступают пивным, это не становится поводом для упразднения минералки. Иное дело – культура. Проблема в том, что она неосязаема. Ее нельзя взвесить и перепродать. Кому нужны театры и культурные центры, если их можно переоборудовать под коммерчески выгодные супермаркеты? Дельцы не догадываются о смысле существования культурного слоя, что не позволяет испражняться прямо здесь, в кустах; и зачем этот неугомонный очкарик в мятой шляпе запрещает материться в общественном месте? И что это за невыгодная культура, не способная приносить доход в объемах порноиндустрии?..
Культурный слой истончается. Авторитеты умирают, уезжают, уходят в другие сферы деятельности. Страна ветшает, не обращая внимания на то, что там, где еще вчера была бесполезная с точки зрения доходов клумба, сегодня громоздится коммерчески выгодная автостоянка. Нарушая эстетическую гармонию, мы развиваем агрессивную кислотно-щелочную среду, в которой невозможно полноценное существование. Душа не способна мутировать. Она может только исчезнуть. Ее исчезновение влечет за собой физическую смерть, а гибель культуры приводит к исчезновению нации.
И когда озверевшая толпа варваров станет вздергивать на фонарном столбе «успешного бизнесмена» лишь потому, что он в их сознании «ограбил страну», будет бессмысленно взывать их к разуму и милосердию. Варвар – на то и варвар, что плевать хотел на вашу болтовню о гипотетических ценностях. Для него книга – предмет для растопки, а человек – объект для нападения.
Подвергнув историю забвению, а культуру – обструкции, мы возрождаем мрак, откуда на нас злобными глазами смотрит насмерть перепуганный дикарь, готовый сожрать всех, кто попадется на его пути. Сожрать. И насладиться.

"Рекламist", глава шестая

О ПОЛЬЗЕ КУРЕНИЯ

Американцы – не дураки, да простит меня известный юморист. Прежде чем выходить на чужой рынок, они проводят масштабные исследования. Это работает во всем мире: Европе, Африке, Австралии. Только не в России.
Гельфанд не курил – более того, на дух не переносил табачного дыма. А тут явился в офис с сигаретой в зубах. Сообщил:
- Это полезно. Полштуки за пару часов.
- Ты что, - спрашиваю, - обкурился?
- Ничуть. Меня на фокус-группу пригласили. Пойдешь со мной?
- Пойду. А что это такое?
- Эх ты, а еще рекламщик, - устыдил меня Савка. – Понимаешь, прежде чем продавать какой-либо продукт, капиталисты изучают отношение к нему у местных аборигенов-потребителей. Главное – изобразить лояльность и внести бредовые предложения по рекламе товара. К примеру, у них брэнд ассоциируется с ковбоем, а ты им говоришь: «Говно ваш ковбой!».
- А они не обидятся?
- Ни фига. У них работа такая: терпеть и слушать. И тут ты говоришь: «Подавайте мне сексапильную мотоциклистку – тогда, блин, закурю вашу отраву!». Они снова записывают как обезьяны, и за то, что ты потратил время, платят пятьсот рублей. А то и больше. Ну, что, пойдешь?
- Заманчиво.
- Да! – Вспомнил Савка. – Непременное условие: быть заядлым курильщиком с двадцати пяти до сорока лет с высшим образованием, и зарабатывать не меньше штуки баксов в месяц.
- Жаль, - говорю, - я им не подхожу.
- Еще нельзя быть медиком, рекламщиком, педагогом, психологом, социологом… - перечислял Гельфанд. – Лучше прикинуться математиком.
- Меня с детства учили, что врать – нехорошо, - возразил я.
- А меня жизнь научила: не соврешь – не проживешь! – Настаивал он. – Так нужны тебе деньги или нет?
- Ты еще спрашиваешь…
- В чем тогда дело? Собирайся, поехали. Это недалеко, на «Маяковке»…
В вестибюле станции метро «Маяковская» нас ждала молодая женщина в норковой шубе. Савку она узнала сразу:
- Здравствуйте, Савелий. Привели с собой приятеля? – Она кивнула в мою сторону. – Это хорошо: нам как раз пары человек не хватает. Сейчас подойдут еще люди, давайте подождем. – И обратилась ко мне: - Сколько вам лет?
- Тридцать пять, - говорю.
- Курите?
- Как лошадь, - встрял Савка. – Сколько его знаю, все время с сигаретой. Не человек, а дым-машина!
- Это хорошо, - отреагировала женщина. – Сколько зарабатываете?
- Достаточно, - соврал я.
Гельфанд был начеку:
- Это очень богатый человек! Не обращайте внимания на прикид. Женька очень скромный. Любит обноски и «сэконд-хэнд». Покупает тоннами и бережно донашивает. Стильный парень, презирающий китайский ширпотреб!
- В самом деле? – удивилась она.
- А что вы хотели? – Напирал Савка. – Все американские миллионеры ходят в драных штанах! Посмотрите на Билла Гейтса: он же оборванец! Среди цивилизованных людей не принято демонстрировать богатство: это унижает достоинство клошаров и бомжей! А с достоинством там очень строго: чуть что – могут и в суд подать. И подают ведь, и выигрывают!
- Вы меня убедили, - остановила его дама. – Похоже, все собрались. Идите за мной…
Толпою в двадцать человек мы вышли из метро, прошли по Тверской в сторону Белорусского вокзала, свернули в Тверской-Ямской переулок, и вскоре вошли в подъезд одного из особняков. При входе слева от мраморной лестницы нас остановил охранник.
- Курильщики, - подобно паролю, произнесла наша провожатая.
Охранник переписал данные из наших паспортов и сдержанно кивнул:
- Проходите. В здании курить нельзя. Штраф – тысяча рублей.
Мне всегда импонировали начальственные распоряжения, не согласующиеся с реальностью. К примеру, в бистро, где торгуют пивом, совершенно отсутствуют туалеты. Здесь же продают сигареты, но запрещают курить. Должно быть, это – пикантная составляющая российской действительности. В конце концов, должны же мы хоть чем-то шокировать цивилизацию!
Офис располагался на третьем этаже. Нашу толпу встретила серьезная женщина, напоминающая завуча средней школы. Шустро сверкнув линзами очков, завуч скомандовала:
- Раздевайтесь! Сейчас вам принесут анкеты!
Снимая с себя пальто, я обнаружил, что никогда еще до сих пор не встречал такого количества состоятельных оборванцев. Каждый из курильщиков-респондентов представлял собой образец олигархической скромности. Финансовая состоятельность была спрятана настолько изощренно и глубоко, что со стороны казалось, будто в офис ввалилась компания престарелых студентов, отягощенных комплексом неудачников. Мрачные физиономии «миллионеров» органично дополняли стоптанные ботинки и растянутые свитера с Черкизовского рынка. При этом каждый нес внутри себя достоинство крупного бизнесмена, терпящего банкротство.
«Завуч» рассадила нас по периметру круглого стола и раздала бумажки. Я ознакомился с вопросами. Их нескромность повергла меня в шок. Самым сдержанным был «сколько вы зарабатываете?». Остальные беспощадно били по самолюбию. К примеру, анкетирующий интересовался: «с какого возраста вы курите» или «как вы относитесь к гомосексуализму» - и так далее. Причем тут «голубая» тема, я так и не понял. Савка шепотом объяснил:
- Они должны знать, что тебе можно в высшей степени доверять.
- Посмотри на нас со стороны, - огрызнулся я. – Это же сборище честнейших фабрикантов! Вон тот, напротив, в очках с битыми стеклами – вылитый Генри Форд!..
- Тебе что, правда, деньги не нужны? – Разозлился Гельфанд. – Тоже мне: правдоруб. Пиши, что тебе сказано!
Я написал, что курю с пяти лет не взатяжку, а по серьезному – с армии, что страдаю традиционной сексуальной ориентацией, о чем глубоко сожалею, а также предпочитаю проводить свободное время у камина с сигаретой в зубах; что читаю исключительно «Таймс» на языке оригинала, слушаю классическую музыку, и вообще сам – состоявшийся композитор, никогда не сталкивающийся с рекламой, детьми и болезнями. В графе о состоянии своего здоровья мне пришлось добавить, что я впервые слышу о существовании врачей и медучреждений, ибо от природы здоров как Геракл, а потому способен выкурить блок сигарет за бутылкой хорошего виски.
Гельфанд, прочтя все это, зашипел:
- Издеваешься? Тебя же выгонят! – И умоляющим голосом попросил у «завуча» еще одну анкету. Ему дали.
- Не выдрючивайся! – Наставлял меня Савка. – Ври правдиво.
Со второй попытки у меня получилось. «Завуч» собрала анкеты и огласила список тех, кто может остаться для участия в фокус-группе. Среди названных оказались наши с Гельфандом фамилии. Савка весело подмигнул:
- Йес! Считай, что «пятихатка» у тебя в кармане!..
В комнату вошла приятная брюнетка и представилась:
- Я – модератор. В течение двух часов вам придется активно включиться в работу. Я в курсе, что вы все курите. – Эти слова она произнесла так, словно обладала сакральным знанием о каждом из нас. – Итак, начнем…
Она разложила на столе рекламные картинки и многочисленные графики. Пояснила:
- Уровень потребления табачных изделий в России неуклонно растет, что говорит о положительной тенденции в сфере сбыта подобного рода продукции. – Она повернулась ко мне. – Что вы об этом думаете?
- Полагаю, необходимо вести разъяснительную работу среди населения, - честно ответил я, заставив Савку нетерпеливо ерзать на стуле.
- Какого рода? – Допытывалась брюнетка.
- Просветительского. Вывесить на каждом углу фотографии бронхов курильщика, умершего от рака легких. Вам известно, что легкие курильщика, в отличие от легких некурящего человека, тонут в воде?
- Интересная информация, - поморщилась девица. – И что же?
- Предлагаю называть сигареты правдиво: «Путь к раку», «Кончина в дыму», «Смерть под парусом», «Могила ковбоя»…
- Благодарю вас, - прервала меня она. – Но мы здесь по другому поводу.
Савка решил исправить положение.
- Евгений имел в виду сигареты низкого качества, - вывернулся он. – Данная же продукция отвечает мировым стандартам и не несет в себе катастрофической опасности. Образ легкого дымка или даже приятной дымки всплывает при упоминании этой марки…
- Очень хорошо, - обрадовалась модераторша. – Что скажут остальные?
Остальные пустились в пространные рассуждения о вкусах и стилях табачной епархии. Поэзия, сопряженная с цинизмом, сладкой патокой полилась из их уст. Савка всякий раз встревал:
- Курящая девушка несет в себе загадку! И это не букет заболеваний, как скажет злобствующий завистник! – Он постоянно бросал на меня предупреждающий взгляд. – Это – тайная формула успеха, история любви, притягательная деталь образа!
Брюнетка, расцветая после каждой его эскапады, что-то помечала в своей тетради. Гельфанд разошелся не на шутку:
- Сигареты – это вызов природе, храбрость и несгибаемость характера. Я уж не говорю о средстве общения, цементирующего общество. Что делают некурящие во время перекура? Бедняги: они работают!
- Вот здесь стоп! – прервала его брюнетка. – Вы ушли от образов.
- Ах, да, - спохватился Савка. – Ну так вот…
И продолжил свою галиматью. «Миллионеры» горячо его поддержали…
Спустя полтора часа этой вакханалии каждому из нас дали по конверту с деньгами и по пачке сигарет.
Выйдя на улицу, Гельфанд обрушился на меня с проклятиями:
- Ты едва все не испортил! Да чтоб я еще раз тебя позвал? Кому нужна твоя правдивость? Я, к примеру, вообще не курю!
- Вот и сказал бы об этом.
- Ты - точно ненормальный. Если хочешь знать, нам с тобой еще повезло. В прошлый раз я был на фокус-группе по поводу сливочного масла. Так меня заставили его жрать! Выставили десять сортов и говорят: «Кушайте на здоровье, только угадайте, какое масло – наше!» Я лишь с пятого раза угадал. А потом дристал, как старый диарейщик! Сутки из сортира не выходил. Никакая кора дуба не помогала. Еле водкой отпоился.
- Соболезную.
- Не нуждаюсь! – бушевал Савка. – Год назад пришлось морковный сок пить, а я его с детства ненавижу. Прикинь, как меня переколбасило?! А ты говоришь: «Минздрав предупреждает»… Мой приятель – тот вообще интервьюером работал! И фирма по производству гигиенических средств для женщин заказала опрос. Выдали им анкеты, послали по адресам. Ты в курсе, какие у баб гигиенические средства?
- Догадываюсь, - говорю.
- Ну, вот. Приходит он по указанному адресу, анкету предъявляет – все как положено. Респондентка говорит: «Отвечу, - мол, - на любые вопросы». Тем более, что анкета не бесплатная. Каждой бабе по сотке рублей. И подарок. Ну, по специальности. Тампоны всякие. Приглашает его эта дама на кухню, чаю наливает, а он по анкете и спрашивает: «Как часто, - говорит, - подмышки бреете?». Ну, баба, конечно, смутилась, но виду не подала. «По мере надобности», - говорит. А тот продолжает: «С какого возраста у вас месячные?» И тут входит муж. Амбал – хоть ты убейся. Он, оказывается, все это время в соседней комнате сидел, газету читал. И подслушивал, естественно: а вдруг там любовник под видом умника явился? По стенке он его гонял, но так и не догнал. Короче, тяжело им в их бизнесе. Тем более что за не заполненные анкеты денег не платят, даже если ты начал их заполнять, а тебе муж помешал. Теперь въезжаешь?
- Одного, - говорю, - не пойму: неужели производитель верит этим фокус-группам? Вспомни: мы там такой бред наговорили, что грош – цена!
- А тебя трясет? – усмехнулся Гельфанд. – Какая разница? Исследования провели? Провели. Пипл опросили? Опросили. Получите и распишитесь!
- Но ведь это же – вранье!
- Где твой нимб? – возмутился Гельфанд. – Где твоя повестка на Страшный Суд в качестве главного свидетеля? Предъяви или умолкни!..
Повестки не было, и мне пришлось умолкнуть.
А Савка с того дня закурил. Причем, всерьез, а в моем присутствии - особенно демонстративно. Его принципиальность граничила с членовредительством. Поначалу Надин протестовала, но Гельфанд в итоге втянул и ее. Гордо говорил:
- Забота о здоровье – признак нерешительности. Мы же, русские, - суровы и дерзки. Я вызываю судьбу на дуэль!..
Я же, напротив, снизил рацион потребления никотина, чего и вам желаю…

"Рекламist", глава пятая

САШИНО ШОССЕ

По радио сообщили: «В Москве свирепствует грипп». Эпидемия скосила почти всех сотрудников Шефа. Сам Шеф подвязал челюсть платком, но насморк оказался сильнее. Гудман подкашливал, Гельфанд чихал, сидя за компьютером, Светка Карпина взяла больничный.
Шеф вызвал меня по срочному делу. Громко сморкнулся, раздувая щеки. Спросил:
- Вы учились на актерском?
- Да.
- Занимались речью? Словом?
- Я им и сейчас занимаюсь.
- Голос поставлен, как положено? – Он так и спросил.
- Вроде бы, - говорю.
- Нужен диктор. Наш заболел. Эпидемия. Из-за насморка он в прямом эфире выругался матом.
- Как это?
- Сказал что-то про «сезон подъеба зяби». Короче, вот текст, ознакомьтесь. Через час я отвезу вас в студию на Королева, тринадцать. Вся надежда на вас. Ну-ка, скажите «шла Саша по шоссе и сосала»…
- Шла Саша по шоссе…
- …и сосала?..
- Может быть, - говорю, - смотря что…
Шеф поморщился:
- Не до шуток. Тем более – таких. У нас горит озвучка корпоративного фильма. Завтра сдавать. Сто долларов вас устроит? Деньги сразу. – Он протянул две купюры по пятьдесят долларов.
Проблема была решена.
Дикторский текст представлял собой компиляцию из полунаучных-полутехнических терминов. Мой голос ломался в тринадцать лет, теперь же я рисковал сломать язык. «Маршрутизация маршрутизаторов коррелирует с маршрутизированием…», и так далее. Я вернулся в кабинет Шефа.
- Нельзя ли, - спрашиваю, - слегка подправить?
- Не справляетесь? – встревожился он.
- Не совсем. Стилистика хромает.
- Каждое слово согласовано с заказчиком. И попрошу без самодеятельности. Чего вы боитесь?
- Задохнуться парами профессионализма.
- Задержите дыхание, – раздраженно ответил Шеф.
«Действительно, - думаю, - что я так разволновался? Повторил бы лучше «шла Саша по шоссе...»
Шеф привез меня в студию. Представил режиссеру и уехал. Режиссером оказалась немолодая уже дама в рыжем парике, представившаяся как Жасмин. Вскоре выяснилось, что ее подлинное имя – Жанна. И чем ей оно не понравилось?
- А почему, - спрашиваю, - Жасмин?
- А что такого? Нобель Пирогов – тот вообще Николай. А Колумбия Бессонова – просто Катька.
Явился звукорежиссер. Представился:
- Роланд.
- Зови, - говорю, - меня Ямахой.
Первый дубль я запорол. Язык отказывался членораздельно произносить сложные слова. На втором дубле я пожалел, что ввязался в эту авантюру. Меня сковывал микрофон и зажимал текст. Жасмин бесновалась:
- Откуда вас выкопали? Произнесите что-нибудь внятно!
- Шла Саша по шоссе.
- И что?
- И сосала, как известно. – Я начинал нервничать.
- Перекур, - рассердилась Жасмин, и выскочила в коридор. Я поспешил за ней. Хотел объяснить, что это – недоразумение, что я непременно соберусь и прочитаю без ошибок. Открывая дверь, я едва не сбил с ног седого дедушку с толстой тростью.
- Осторожнее, молодой человек! – молвил дедушка. Его звучный голос долгим эхом разнесся по коридору.
Меня осенило. Я подхватил дедулю под руку и шепотом спросил:
- Вы – диктор?
- Именно, - принимая величественную позу, ответил он.
- Профессиональный?
- Что?!..
Вероятно, я нанес ему оскорбление.
- Простите, - говорю, - но я – начинающий. И, как выясняется, никакой. Выручите непутевого коллегу. За тридцать долларов.
В этот момент я подумал, что жадность – сестра бездарности.
- Евгений… - укоризненно сказал диктор.
- Слушаю вас.
- Евгений Петрович меня зовут. Дорохов. За тридцать сребреников пусть вам озвучит Иуда.
- Хорошо, сорок.
- Пятьдесят, - парировал Евгений Петрович.
- Договорились.
Все-таки, профессионализм не пропьешь. За полчаса текст был прочитан. Евгений Петрович оказался непризнанным гением пауз и восклицаний. Жасмин разомлела от восторга. Я честно выдал своему спасителю пятьдесят долларов.
- Предлагаю запить успех, - сказал спаситель. – Здесь внизу есть кафе.
Мы спустились на первый этаж. Заказали графин водки и пару бутербродов. Евгений Петрович сообщил:
- Микрофон меня любит не меньше, чем Левитана. Однако Левитан состоялся, а я – нет. Я позже родился и позже умру, но его имя будут помнить, мое же забудут на обратном пути с кладбища. Вам нравится мой голос?
Действительно, голос его был глубоко пронзающим, и в то же время мягким, как бархат театрального занавеса. Евгений Петрович выпил, не дожидаясь ответа. Продолжил:
- Запомни, сынок. Озвучивать чужие слова – это искусство. К примеру, в тексте фигурируют «струбцины и балки». Струбцины-ебалки, понимаешь? Или «фраки и бальные платья». Но нужно произнести это так, чтобы балки остались балками, а платья не намекали на блядство. И в этом тоже есть искусство.
Он напоминал Жукова, только что взявшего Берлин. Его рука все чаще приподнимала трость и размахивала ею, угрожая смести со стола приборы.
- Никто ни за что не боролся. Все жили, бля, как тараканы. И хули мне Левитан с его сталинскими речами? Я, к примеру, чихнул на концерте.
- С кем не бывает, - говорю.
- Да, но на правительственном. Я сам же его и вел. И чихнул в микрофон, читая здравицу Брежневу. Меня едва не посадили. Уж лучше бы отсидел. При Ельцине таких жалели.
Мы снова выпили. Евгений Петрович все больше возбуждался:
- И что мы имеем в итоге? Дикторское «эканье-мэканье», отсутствие культуры речи и бездуховность, блядь!
На нас стали оглядываться с соседних столиков.
- Вас проводить? – спрашиваю.
- До такси. Я тут живу недалеко. С женой, в Химках. Похоронил ее год назад, там рядом кладбище, удобно. Моя жена – большая умница…
Я посадил Евгения Петровича в такси. Заплатил водителю триста рублей. Перед тем как попрощаться, Евгений Петрович треснул меня по голове тростью:
- Обещай больше никогда не подходить к микрофону.
- Обещаю…
Машина тронулась, и я пошел к метро по оживленному шоссе.

"Рекламist", глава четвертая

ЛЮБОВЬ НА ТРИ ПИРОЖКА

Французская лингвистка Надин Эртен полюбила русского компьютерщика Савку Гельфанда. Они познакомились в «Русском бистро» у Чистых прудов. Савка поглощал пирожки, спеша на работу: он монтировал у Шефа корпоративные фильмы. Называл себя мастером нелинейного монтажа. Надин же приглянулся фантастической скоростью поедания пищи: заталкивал в рот пирожок и, не жуя, целиком его глотал. Размеру его ротовой полости мог позавидовать Мик Джаггер.
- Ви – уникум? – спросила Надин. Ее акцент так понравился Савке, что Гельфанд едва не подавился.
- Я пирожками измеряю время, - сказал Савка, чем Надин и покорил. А еще он привлек ее манерой красиво материться.
- В каком еще языке мы найдем такие выражения? – вопрошал он. – Переведи на французский слово «ебатория»!
Надин терялась:
- Еба… что?
- …тория, тория, - уточнял Савка. – А смехуечки-пиздюхаханьки? Ну-ка, переведи! Вот она, пышногрудая, голожопая, мудозвонкая Русь!
- Ти – лингвист?
- Художник…
- …картин?
- Вот мой Лувр! – сообщал Савка, производя широкий жест рукой. – Эрмитаж – филиал жизни. А жизнь – прах моих фантазий!
Надин приехала в Москву совершенствовать русский. Ей было двадцать пять, она мечтала защитить диссертацию на тему развития современного русского языка. Ей были необходимы впечатления и практика. И то, и другое ей обеспечивал Савка. Она поселила его в съемной квартире на Кутузовском. Старинная мебель, современный компьютер, домашний кинотеатр. Там он чувствовал себя хозяином. Мог в четыре утра явиться пьяным и устроить истерику:
- Я там коноеблюсь, а ты - спишь?
- Коно… что? – спрашивала Надин.
- …еблюсь, еблюсь…
Надин всегда терялась от подобного рода хамства: во Франции так не принято…
- Все феминистки ущербны, - доказывал Гельфанд. – Почкуйтесь, амазонки, рожайте мутантов!..
И, все-таки, Надин его любила. Называла «мой софьецки мущик».
- Я не советский, - протестовал Савка. – Я – русский.
- Но федь ти – ефрей?
- Еще скажи, что – ефрейтор. Или жид, - обижался Савка.
- Что есть шит?
- Шит – американское дерьмо. А я – русский.
Еврей-русофил – это экзотично. Савка уважал Достоевского, Толстого, Солженицына. В юности зачитывался Розановым и Лосевым. Искоренил природную картавость. Носил косоворотку и красные сапоги. Его боялись даже менты и, когда тот напивался, отпускали со словами «вы уж поосторожнее, здесь полно пьяных негров…»
Его физиономия была типичной: длинный нос, карие глаза, хитрая улыбка, испорченная выбитыми передними зубами. В семье его считали уродом, он же мнил себя интернационалистом. Ненавидел лишь арабов, угрожая объявить им еврейский джихад.
Первого февраля у Надин был день рождения. Савка пригласил меня, Гудмана и секретаршу Шефа Светку Карпину. Светка знала французский, и могла развлечь Надин. Вообще-то, Карпина была фривольной болтушкой, и жутко гордилась тем, что однажды целовалась с Бельмондо. Дело было в Каннах перед открытием кинофестиваля. По знаменитой лестнице шествовали кинозвезды. Светка протиснулась в первый ряд, и вдруг увидела Бельмондо. Он был седой, и прихрамывал. Ослепительная улыбка киноактера возбудила Светкино чувство безграничной любви к старости, и заставила метнуться вперед, оттолкнув двухметрового секьюрити. Она пала ниц, и прильнула к звездной ширинке. Бельмондо приподнял безумную, и «страстно», как признавалась Светка, поцеловал ее в губы. Толпа взорвалась аплодисментами.
- Он меня укусил, - вспоминала Карпина, - а зубы у него большие…
Бедные женщины Бельмондо!
К Надин мы приехали с Гудманом на метро. Всю дорогу Левка нервничал:
- Что-то будет, это точно…
- Что, - спрашиваю, - может стрястись?
- Не знаю. Чувствую. Я купил ей в подарок Юрия Долгорукого.
Я вспомнил Гудмановскую Ленку.
- Это ты зря, - говорю. – Женщины непредсказуемы. Учись у меня. Я везу ей платочек. Синенький, скромный.
- Тоже мне, умник. Что ж они – душить не умеют?
«И то верно», - думаю.
Надин встретила нас в пеньюаре:
- Я еще не одета.
- Мы видим, - говорю. – Может, на лестнице подождем?
- Зачем? Лучше в туалете.
- Где?
- Я делать туалет в своей комнате. Одеваться. Хочу, чтобы мужчины оценить красота моей молодой тела.
Ее экстравагантность граничила с распущенностью.
- Вообще-то, - говорю, - на это есть Савка.
- У него запор!
На пороге квартиры нарисовалась Карпина. Она-то нас и спасла, заявив:
- А можно мне?
Позже восхищалась:
- Ленин отдыхает!
Савка вышел из туалета озабоченным. Выругался по-французски:
- Мерде, мерде, мерде…
- А что ты, - спрашиваю, - хотел еще там увидеть?
- Старожилов – мерде, - пояснил Гельфанд. – Он скоммуниздил идею Надин. Я хотел ей подарок сделать, договориться с телевидением, а вышло дерьмо. Сегодня премьера…
Надин потрясла программа «Спокойной ночи, малыши». Она сказала, что во Франции обязательно бы сделали сериал «Спокойной ночи, взрослые», где солировали бы заматеревшие Хрюша и Степаша. Савка проникся, позвонил телевизионному корифею Лене Старожилову, и примчался в Останкино.
Старожилова я знал давно. Когда-то в начале девяностых мы вместе гастролировали по Эстонии. Я пел песни, он читал юмористические диалоги. Юмор Старожилова вызывал у зрителей приступы лошадиного ржания, ибо строился на вульгаризмах. В Таллинне Леня купил головку эстонского сыра. Но через таможню разрешалось провезти только полкило. И тогда он предложил:
- Все равно ты едешь налегке. Скажи эстонцам, что вторая половина – твоя.
Я согласился.
На границе наше купе посетили таможенники. Они были независимы и строги в своей готовности напасть на нас или соседнюю Финляндию. Само их появление сулило неотвратимость разоблачения.
- Что везет-те? – спросил один из них, не по годам суровый парень.
- Сыр, - ответил Леня. – На память об Эстонии.
- А в-вы?
- И я – сыр, - говорю. - И себя. Тоже на память об Эстонии.
- Дайт-те сы-ыр, будь-дем ве-еша-ать, - сказал парень.
- Нас? За что?! – взмолился я.
- Сы-ыр ве-еша-ать, - уточнил он.
Леня взглянул на меня с ненавистью: «лучше бы ты молчал»…
Головка сыра потянула на кило-триста.
- Что будь-дем дел-лать? – радостно спросил таможенник.
Старожилов растерялся. Его поймали на контрабанде в особо мелких размерах. Мне же было все равно. Я взял нож, отрезал от головки приличный кусок, и тут же его проглотил. Лицо таможенника приобрело янтарный оттенок:
- Что вы дел-лает-те?!
- Ем суверенный сыр на эстонской территории.
Собственно, я Старожилова спас. Но он обиделся:
- Ты меня обожрал.
- Во избежание международного скандала, - говорю. – Представь себе сырный кризис!
- Тебя вырвет, - заклинал Леня, - обязательно вырвет этим сыром. Он не пойдет впрок!
Этого он мне так и не простил…
…Итак, Старожилов выслушал Савку и небрежно сказал:
- Идеи витают в воздухе. Мою программу, к примеру, тоже можно назвать «Спокойной ночи, взрослые». И что?
- А как же концепция? – спросил Савка.
- А что – концепция?..
И отправил Савку восвояси. Сам же под шумок предложил идею Савки – то есть, Надин, - продюсеру телеканала, и сделал новую программу.
- И вот сегодня – премьера этого дерьма, - чуть не плача, повторил Гельфанд. – Надин меня убьет.
- Успокойся, - говорю, - при чем тут ты? В России от воровства никто не застрахован, даже церковь.
- Она вспыльчивая, - не унимался Савка, - бегает по утрам и гири поднимает.
Между тем, именинница ни о чем не подозревала. Я же посоветовал Гудману преподнести Долгорукого только перед самым уходом.
Савка мрачно пригласил нас к столу. Произнес двусмысленный тост «за французскую терпимость». Карпина в сотый раз рассказала про Бельмондо. Среди новых подробностей фигурировали крупные бриллианты в зубах актера и «он мне чуть язык не откусил». Застольное вранье пока еще никто не запрещал...
Гудман предложил выпить за доброту французского сердца, я – за широту русской печени. Все болтали. В углу комнаты бубнил телевизор «Панасоник». Савка пару раз порывался его выключить, Надин его останавливала:
- Это фон, пусть будет говорить.
В руках она держала пульт. В семь-тридцать началась злополучная программа. Взрослые, и потому - обнаглевшие Хрюша и Степаша сыпали с экрана сомнительными шутками Старожилова.
- Это есть мой идея, - тихо сказала Надин.
- Идеи витают в воздухе, - отмахнулся Савка, бледнея от ужаса.
- Это есть мой идея, - настойчиво повторила Надин. – Этот человек украл мой идея. – Она показала на сияющего в экране Старожилова. Потом посмотрела на Савку. – Ты ходил в телевизор. Ты говорил там мой идея. Ты украл? Они тебе заплатить? – И плеснула в него красным вином.
Савка едва не бросился врассыпную:
- Я только предложил! Меня обокрали, как и тебя! Все у всех воруют! Вспомни Карамзина!
Через секунду мы оттаскивали Надин от Савки. Его коротко стриженную голову украшала тарелка с селедкой под шубой. Шуба плавно стекала по ушам, сползая под воротник рубашки.
- Ти – софьецки ворьюжка! – ругалась Надин. – Пархатишит!
- Антисемитка! – отбивался Савка.
Их разняли. Спустя пять минут они уже обнимались. Надин помыла Савку шампунем и побрызгала дорогим дезодорантом. Нестерпимое благоухание распространилось по квартире.
- Мой мущик! – восхищалась Надин.
- Ты становишься настоящей русской женщиной, - ответствовал Савка, - надо будет подарить тебе коня и спички.
- Конь хорошо, зачьем спищки?
Все выпили за компромисс, требующий войны.
А Долгорукого Гудман так и не подарил, признавшись, что во француженках мало нашего великодушия.
Наутро Савка, встретив меня в офисе, сообщил:
- За платок – мерси. Мне понравился.
- При чем тут ты?
- Она меня душила ночью. Платок порвался, а я жив.
- Извини, - говорю, - не хотел. В смысле удушения.
- А Старожилову я позвонил. Послал его.
- Как?
- Молча. Ты сыт? Могу угостить тебя в бистро. Есть время на три пирожка…

Блокнот экстремиста

(Повесть о крахе путинского режима...)

ВЕСЛО НАД МОСКВОЙ

Матвей Шухаринский обладал барской внешностью и не менее благородной болячкой: его мучила подагра. Окружающие вынуждены были общаться не столько с ним, сколько с его недугом. Шухаринский постоянно рыгал, сопел, кряхтел, но делал это со значением. Его густая, как у зубра, борода вздымалась и опускалась соразмерно неторопливо-важной речи.
Песни Шухаринского звучали повсюду, от них нельзя было скрыться в кафе или на улице: обязательно рядом останавливалась машина, из которой в мир лилось нечто хриплое и лирическое. Москва вот уже два года исторгала из себя музыкальные вопли трех направлений: гламурно-педерастического (здесь царствовал переодетый в полубабу мужик под именем Майк Вселенный), Бакинско-кабацкого (авторесса непревзойденного хита «Кайфуй, король Даниловского рынка» Манана Хаттабова трясла восточными прелестями на всех каналах ТВ) и тюремно-освободительного, где держал всепобеждающую «шишку» Матвей Шухаринский…
Начальница отдела светской хроники Кончита Борисовна Песц (представьте, как называли ее сослуживцы) – белобрысая деятельная дама с длинными накладными ресницами и тонкими губами – отправила меня брать интервью у легенды русского шансона.
- У нас жаркая страда, - сообщила она, - а вы тут прохлаждаетесь. Вы в курсе, что Шухаринскому – шестьдесят?
- Не знаю, - говорю, - я его не рожал.
Кончита поджала губы так, что ее крючковатый нос едва не коснулся волевого подбородка:
- Грядет аттестация, чреватая сокращением штата. Посмотрите на себя! Вы распухли от лени! Растолстели и расширились!
- Беру пример с НАТО.
- Чтобы завтра к полудню передо мной лежал Шухаринский!
- Один я его не дотащу.
- Интервью, - уточнила Песц, краснея от раздражения.
Тут же нарисовался редакционный подлиза и конформист Вадик Базилевский. Сосредоточенно покачиваясь, как эквилибрист, резво предложил:
- Может, я? Мне это – как в карман насрать. Быстро и профессионально. – Вадик думал, что шутки про дерьмо смешат не только его.
- Отвали, - отвечаю, – не путай журналистику с копрофагией.
Кончита махнула рукой:
- Я вас предупредила. Провалите интервью – проснетесь безработным!
…Оставалось только добраться до Шухаринского. Но как? Сам же про него ни черта не знаю, блатных песен не слушаю, - более того: задушил бы юбиляра только за один шлягер «Я рано сел и поздно вышел»!
Просмотрев записную книжку мобильника, я узрел номер телефона администратора Москонцерта Андрюхи Бовина. Этот гад до сих пор должен мне бутылку «Хенесси» за проигранный спор. Я утверждал, что певица Антония ему не даст, а он убеждал, что уже договорился. Антония поступила так, как я и предсказывал; более того: ее спонсор и владелец Тимур Глазатов в порыве ревности отрезал Бовину кончик носа. Андрюха, правда, не растерялся: приклеил «бээфом» отнятую часть лица и с тех пор его клюв напоминал короткую антенну с круглым наконечником…
Я набрал номер Бовина. Спустя пару секунд услышал знакомый запыхавшийся голос:
- Да, да, Сань! Ты? Что?..
- Полминуты есть?
- Четверть! – Бовин, как всегда, торговался.
- Мне нужен Шухаринский. Подкинь номер его администратора.
- Ты с ума сошел! У него сегодня концерт в театре эстрады!
- С меня поллитра.
- Литр! Кстати, я перешел с коньяка.
- Куда? В мир иной?
- На текилу. Она мягче.
- Заметано. Диктуй!
- Пиши прямой телефон… Админа зовут Аркадий. Если бесплатно – примет как родного. Хотя сука - еще та.
- В каком смысле?
- Он спит с Антонией.
- А что с ней еще делать?
В ответ послышались гудки…
С Аркадием я договорился без проблем. Тем более, что сволочные манеры сноба проявились при личной встрече в служебном фойе театра эстрады.
- Я полагал, Вы более солидны, - молвил он, выпятив нижнюю губу.
- Более солидных, - отвечаю, - посылают к солистам «Ла Скалы».
- Огрызаетесь?
- Соответствую.
Мы поднялись на второй этаж, прошли по ярко освещенному коридору. Аркадий распахнул передо мной дверь просторной гримерной. Пафосно резюмировал:
- Матвей Иосифович ждет Вас. У Вас десять минут…
Справа на стене висели афиши многочисленных попсовиков-затейников, слева громоздились свежие букеты цветов, напротив же за большим овальным столом восседал Матвей Шухаринский. Куря сигару, он был похож на дрессированного орангутанга, насильно одетого в дорогой черный фрак. Устало пробасил:
- Вы – журналист «Московского менталитета»?
- Нет, - говорю, - я – апостол Петр. Пришел поздравить вас от лица райского коллектива.
Едва вскинув брови, Шухаринский болезненно крякнул и снисходительно улыбнулся:
- Я и сам шучу на концертах. Мне импонируют анекдоты. Присаживайтесь. – Он указал на стул слева от себя.
Я сел, поставив на стол цифровой диктофон.
Между прочим, терпеть не могу советского «присаживайтесь», подразумевающего прокурорский намек на угрозу реальной отсидки.
- Итак, Вам – шестьдесят, - оптимистично начал я. – Что Вы могли бы сказать нашим читателям?
- Накануне юбилея родилась новая песня, - кряхтя, сообщил шансонье, после чего мне пришлось соврать:
- Очень интересно! И о чем?
- О Москве, о жизни.
Шухаринский прикрыл глаза и вполголоса просипел:

Москва, ты как синяя птица
Летаешь, махая крылом,
Дано мне с тобой возродиться,
Взлетев над тобою…

Внезапно Матвей напрягся и замолчал. Вероятно, он забыл текст.
- Веслом? – нелепо предположил я, пытаясь помочь.
- Да нет, что за глупости…
- Козлом?.. Ослом?.. Орлом?..
- А-а! – оживился певец и закончил: - «Взлетев над тобой ангелом». Ну, как?..
- Неожиданно.
- Не быть вам поэтом, - предрек Шухаринский. – Все мое творчество непредсказуемо. Оно напитано любовью к свободе. В Советском Союзе многие сидели.
- Вам тоже посчастливилось?
- Нет. У меня, простите, подагра. – Он произнес это таким тоном, что, будь я судьей, дал бы условно. – Мои песни слушают во всех концах и уголках нашей необъятной…
Мне стало скучно, и я решил перевести разговор на личную тему, добавив атмосферы домашнего очага:
- Матвей, а вы в курсе, какой подарок готовит для вас супруга?
Шухаринский взглянул на меня как Геракл на доходягу:
- Чья? Моя умерла двадцать лет назад…
- Простите, не знал. Сочувствую…
- У меня создается впечатление, что вы не в курсе моей биографии, - догадался солист. – Вы вообще готовитесь к встрече со «звездами»?
Вместо ответа я предпочел задать сакраментальный вопрос о творческих планах.
- Планирую петь до самой могилы, - разоткровенничался Матвей, после чего я представил себе процесс самоотпевания. Вероятно, физиономия выдала мой фантазийный склад ума, потому что Шухаринский церемонно привстал, протянув узловатую ладонь:
- Было приятно. Спасибо, что пришли и взяли…
Я пожал ему руку и поспешил к выходу. Аркадий томился в фойе:
- Ну, как? Все хорошо? Когда выйдет интервью?..
Я сказал что-то дежурное типа «следите за прессой» и вышел на улицу. Посмотрел на часы. Шесть вечера. Надо было доехать до дома и за пару часов слепить из этого конфетку. Но тут я обнаружил, что забыл на столе у Шухаринского свой диктофон. В принципе, память меня никогда не подводила, а ничего судебно-разоблачительного я писать не собираюсь, так что позвоню потом Аркадию, попрошу вернуть игрушку. А по горячим следам, пока еду в метро, можно восстановить беседу в блокноте…
Но тут позвонила Кончита:
- Саша, вы срочно нужны! Вас ждет главный!..
Думаю: «Молодец Аркадий, уже настучал».
- …Вы встречались с Шухаринским? – продолжала Кончита.
- Еще как, - говорю, - и дело шло к свадьбе!
- В любом случае, отлично. За то вас и ценим. Готовьте материал, но приезжайте немедленно. Вы будете приятно удивлены!..
Конечно, меня можно удивить. К примеру, собственной беременностью с дальнейшей перспективой получения миллиона долларов. Или Пулицеровской премией. Так или иначе, все упирается в деньги. Точнее, в их отсутствие…
И я полез в кошелек, чтобы оплатить проезд в метро.

ИСТОШНЫЙ ПОЗИТИВ

У касс метро толпился народ. Рядом с милицейским постом тусовался небритый хмырь в вязаной шапочке, монотонно гундящий:
- Две поездочки по цене одной… две поездочки за сто рублей… за сто рублей две поездочки…
Обнаглели. Менты «крышуют» воров в открытую. Вообще воровство в последнее время опустилось на бытовой уровень. Даже за собой заметил: факт кражи ручки из офиса наполнял мое существо необъяснимой гордостью за страсть к экономии. В «Канцтоварах» ручка стоит четвертной, а я – молодец: сэкономил. В конце концов, все так поступают. Вадик Базилевский украл у главреда Щупова подтяжки, висевшие на спинке кресла. И стоило Щупову отвернуться, как Вадик их спер. Зачем? Ведь он не носит подтяжек. Сам же потом невнятно бормотал:
- А что они висят без дела? Висят – надо брать…
Щупов искал их по всей редакции. Подозрительно всматривался в каждого сотрудника. Обшаривал взглядом даже девушек. На следующий день явился в брюках на ремне. Над штанами нависал объемный редакторский живот. Щупов постоянно подтягивал сползающие брюки, всякий раз проверяя наличие на них ремня. Но, даже не доверяя никому, он все равно «прокололся»: в тот же день секретарша Верка Храпова стырила с его стола дорогие канадские очки. Главред полдня бродил по редакции как тяжелобольной крот; назавтра пришел в контактных линзах. На почве систематических потерь у Щупова развился синдром рукоблудия: он скользил по себе руками как баянист – по клавиатуре, постоянно проверяя то карманы, то ремень, то голову. Редактор боялся, что с него на ходу снимут натуральный французский парик…
Кончита встретила меня в офисе со словами «кофейку не хотите?». Ее приподнятое настроение настораживало, но я все равно сказал:
- Хочу.
- Идемте на кухню. У меня осталась пара пакетов, - с гордостью сообщила она.
На кухне стоял длинный стол, холодильник и пенал для посуды. Холодильник был пуст. В нем сохранился лишь маленький кусок колбасы с приколотой к нему запиской «Базилевский, подавись». В пенале имелось отделение, запираемое на ключ. Ключами обладало только высшее начальство. Кончита открыла отделение, выдвинула ящик, порылась в нем. Констатировала:
- Вот гады. Из-под замка тырят. – И почему-то уставилась на меня.
- Что? – спрашиваю.
- Ваша работа?
- Не тот масштаб, - говорю. – Мой уровень – золото Третьего рейха.
- Ладно, - смирилась Кончита. - Марк Давыдович, вероятно, уже освободился…
Мы прошли в приемную главного редактора. Верка Храпова, увидев нас, спрятала руки под стол и затаилась.
- Свободен? – спросила Кончита, указав на дверь начальника.
Секретарша кивнула.
Щупов рассматривал макет завтрашнего номера. На первой полосе большими буквами было написано: «оздоровляющий кризис спасает Россию». Редактор поднял голову, устало предложил:
- Присаживайтесь.
В стране явно никто не хотел садиться: все только присаживались…
- Александр, - начал Щупов, - вы хоть раз бывали в Сити?
- Увы, нет. Да меня туда и не пустят.
- Пустят. Даю задание: завтра к десяти утра прибудете в Приемную Патриарха. Там вам выпишут пропуск и аккредитацию. В шестнадцать ноль-ноль в Сити состоится открытие закрытого храма…
- Открытие чего?
- Открытие закрытого… - Редактор осекся. – М-да… Неважно. Храма. Там будут все: Президент, Патриарх, премьер, - все! Опишете это событие с точки зрения державного патриотизма. Задача ясна?
- Я слышал, неделю назад у стен этого Сити погибли подростки. Подорвались на мине. Говорят, там все подступы заминированы…
- Вы верите западной пропаганде? – Марк Давыдович прищурился. – К тому же, вы попадете в Сити вполне легально, через центральное КПП. Не нравится мне ваше настроение…
- Александр устал, - вступилась за меня Кончита. – Он только что брал интервью у Шухаринского!
- Дадите послушать? – внезапно оживился Щупов.
Вот уж не знал, что он – поклонник этой обезьяны.
- Завтра, - говорю.
- Отлично. Сдадите мне оба материала не позже семи. Кстати, статья про Сити оплачивается по тройному тарифу. Вы довольны?
- Просто счастлив! Куплю себе «Боинг».
- Вот и счастливо, - отмахнулся начальник. – И предупреждаю: без экстремистских вольностей!..
Сидя на домашней кухне и доедая бутерброд с безвкусной ветчиной, я впал в раздумья. Надо было срочно вернуть диктофон. До завтрашнего вечера это не реально, но можно попробовать. Я снова набрал номер Аркадия. Услышал недовольный голос:
- Опять вы?
- Простите, - отвечаю, - я у Матвея в гримерной диктофон забыл. Выручите, а?..
- Вы с ума сошли! У нас концерт!
- Умоляю… Вы – честный человек…
- На что вы намекаете? Как вам не стыдно?.. Я на вас в суд подам!..
Диктофон был утрачен. Возможно, его спер Аркадий, а может, и сам Шухаринский.
Я включил телевизор. В новостях показывали разгон очередного митинга несогласных: жирные ОМОНовцы волокли по земле старика, обрушивая на него яростные удары дубинок. Диктор взволнованно вещал: «Обманутые экстремистами доверчивые граждане не подозревают, что льют воду на мельницу иностранных спецслужб». Мне стало тошно, и я выключил «ящик». Вышел на балкон. На улице снова лил дождь. С тех пор как построили Сити, дождь шел почти не переставая. Близлежащий проспект был наглухо перекрыт машинами. Многокилометровая пробка воинственно гудела, поглощая собственные выхлопы. В небе барражировал вертолет. Я посмотрел вниз. У подъезда стоял милицейский «уазик». Из него вышел коротко стриженный сержант, подошел к дереву и, облокотившись, расстегнул ширинку. Проходящая мимо женщина возмутилась:
- Совсем обнаглели. А еще милиция…
- Я создан по образу и подобию Ссущего! – казарменно заржал сержант.
- Да креста на тебе нет!
- Вали отсюда, шалава, а то привлеку за неподчинение!..
Я забежал на кухню, открыл холодильник, взял оттуда яйцо, вернулся на балкон и прицельно метнул снаряд в ментовскую машину. Яйцо глухо шмякнулось о крышу «уазика», разбрызгав желтую массу. Мент поднял свой кочан, повращал, тревожно всматриваясь в мою сторону. Выругался:
- Поймаю, блядь, - пощады не жди!..
Что же с нами происходит? Расчеловечивание превратило нас в безропотное стадо послушных овец. Мы погрязли в воровстве и взятках, лжи и беззаконии. Прейскурант районного судьи Замотаева известен каждому, ибо любого могут привлечь к суду за что угодно. Главное – не попадаться ментам. Отводить глаза, прятаться, избегая с ними встреч. Конечно, сейчас я сильно рисковал: вычисли меня сержант – через полчаса у моей квартиры уже стоял бы наряд ОМОНа, выламывая дверь, а спустя еще пару минут мне бы запросто проломили голову. Но я – умный: успел спрятаться. Вот соседу Вальке Холмогорову не повезло: его «накрыли» за распитие пива в общественном месте. В кафе. Правда, пиво там же и продавалось. Просто Валькина рожа не понравилась менту. Вальку выволокли на улицу и отделали так, что он хромает до сих пор. До избиения он был старшим менеджером какого-то пафосного гипермаркета, но на следующий же день его уволили со словами «нам инвалиды не нужны»…
Нельзя засыпать под мрачные мысли: это – прямой путь к депрессии. В таком состоянии ничего позитивного не напишешь. Стране же нужен позитив. Так утверждает Щупов. Кончита отчитала меня за прошлое интервью с экономистом Поповым:
- Не изображайте из себя правдолюбца! Вам была заказана статья о росте цен на якутские бриллианты. А вы что написали?
- Сравнил их с ростом цен на молоко…
- Ваше молоко нам дорого обходится! Звонили из Администрации, требовали вас наказать. Но мы помним ваши прежние заслуги!..
Моей главной заслугой было то, что однажды в Госдуме мне пожал руку Президент. Я просто стоял в толпе журналистов, а он проходил мимо. И вдруг остановился, протянув мне руку и улыбнувшись. Все решили, что мы с ним знакомы. Тогда, при рукопожатии, я крепко сжал его ладонь: так, что он, как мне показалось, испугался. В ту минуту мне подумалось, что – вот он, исторический шанс, когда я могу хотя бы укусить этого паразита. Но пока я мечтал, Президент вырвал свою руку и устремился в кулуары…
Щупов тут же повысил мне зарплату. Всякий раз, встречая меня в коридоре, заглядывал мне в глаза, признаваясь:
- Если представится возможность, передайте наверх, что я – лоялен. Моя толерантность выходит далеко за рамки преданности.
- Передам, - загадочно обещал я.
- И не просто выходит, - уточнял он, - а простирается. Именно: простирается!
Все это было год назад. С тех пор мои позиции заметно пошатнулись: Вадик Базилевский прорвался к главе Администрации и сделал интервью, насыщенное патриотической истерикой, после чего Щупов с многозначительной важностью мне сообщил:
- Не вы один вращаетесь в верхах. Диалектика прогресса…
Самого Щупова никуда не приглашали. Он только получал бесконечные нагоняи от владельца издания – медиамагната Гаврилова. Магнат требовал искрометного позитива. Под этим он понимал державную гордость, переходящую в праздное ржание. По его словами, в России расцвела эпоха развитой демократии, и доказательством этому служит построенное недавно Сити. Так назывался город, возведенный по какому-то сверхсекретному проекту. Здесь имели право на проживание чиновники и миллионеры, которых развелось так много, что никакая Рублевка оказалась не в состоянии их вместить. Сити вырос в рекордные сроки. Те, кто там побывал, рассказывали настоящие чудеса об особом погодном режиме, установленном внутри города, о мраморных коттеджах с вертолетными площадками, о наличии круглосуточной службы доставки продуктов и отсутствии милиции. Злопыхатели добавляли, что Сити охраняется двумястами тысяч вооруженных бойцов специально созданной для этого армии.
Однако слухи не конструктивны. Завтра я все увижу своими глазами. Им нужен позитив? – я вылью на них тонну липкой патоки; им дороги слова о стабильности? – я возведу их в степень космических высот! Такая у меня профессия, такая страна, такое время…
Нервно тикал будильник. В семь утра он противно запищит, возвращая меня в истошно-позитивную реальность. Вот и хорошо, что не сейчас, а только завтра.

В ОБЪЯТИЯХ ФОФУДЬИ

В приемной Московской Патриархии наблюдалось скопление страждущих. Причем, среди них совсем не было старушек, рвущихся в монастыри, а в основном – взволнованные граждане чиновничьего происхождения. Один из них, розовощекий лысый толстяк лет пятидесяти, сновал взад-вперед, бесконечно умоляя собравшихся:
- Мне только подписать, господа! Только подписать!..
- Здесь всем только подписать, - осекла его строгая светская дама в красном плаще и широкополой шляпе.
- Именно! – поддержал ее длинноносый жердь в кашемировом пальто. – И печать поставить. Самый умный выискался…
Я пристроился в хвост очереди. Впереди стояла пухлая чиновница торгашеского вида. Обернувшись, небрежно спросила:
- А ты тут зачем, мальчик? Здесь грехов не отпускают.
- Ваши грехи, - отвечаю, - меня не тяготят.
Не люблю, когда тычут. Даже после брудершафта.
- Слышали? – возмутилась торгашка. – Стоит тут, хамит!
Очередь зашумела. Длинноносый подскочил ко мне, развернув красное удостоверение дружинника. Такие корочки давали особо ретивым бездельникам на государственных предприятиях.
- Вы здесь что? – рявкнул он. – По какому вопросу? А то – пройдемте!
Лысый толстяк поддержал его, хлопнув меня по плечу:
- Стой спокойно, сынок. Не разводи экстремизма. Здесь всем только подписать.
- А у меня, - говорю, - уже все подписано. Мне только получить.
Очередь гулко ахнула и замолчала. Вредная торгашка распахнула пасть, полную фаянсовых зубов:
- Как?! Вам подписали?
- Несомненно.
- А вы, простите, кто? – В ее голосе зазвучали подобострастные интонации пожилой шлюхи.
- Вам, - спрашиваю, - паспорт предъявить?
- Ах, да, понимаю, извините… - интимно зашептала она, полезла в сумочку и, достав оттуда визитку, протянула мне: - Вот. Воркуша Наталья Степановна. Очень приятно…
Я с безразличием сунул ее визитку в карман куртки. Воркуша не унималась:
- Я точно вас где-то видела. По телевизору? Вы – ведущий? Или нет… На Старой площади в Администрации?..
От ее болтовни меня спас внезапно появившийся в коридоре секретарь, который, тряхнув рясой, пробасил:
- Кто тут представитель «Московского менталитета»?
Я сделал шаг вперед. Секретарь окинул меня неодобрительным взглядом и строгим голосом сообщил:
- Вас ждут. Ступайте в кабинет.
Протиснувшись сквозь распаренную толпу, я открыл дверь с надписью «о. Ираклий, выдача виз», и вошел в небольшое помещение, напоминающее монашескую келью. Стены кабинета были расписаны фресками на тему Вознесения Господня; в левом углу висел портрет президента, в правом – икона в позолоченном окладе. Напротив двери стоял небольшой канцелярский стол. По правую руку я увидел еще одну дверь, из которой и появился молодой энергичный батюшка. Его бледное, с жиденькой козлиной бородкой, лицо излучало благообразную скорбь; глаза же, подернутые томной поволокой, были почти неподвижны. Казалось, в сей тревожный момент все его существо молилось о спасении моей заблудшей души.
Отец Ираклий сел за стол и, положив рядом с собой бумагу с гербовой печатью, внимательно ее изучил. Потом поднял на меня страдальческий взгляд и мучительно выдавил:
- Осознаешь ли ты, сын мой, куда намерен совершить паломничество?
Я даже опешил:
- Речь об Иерусалиме?
- Твоя душа полна гордыни: матери всех грехов, - нахмурился отец Ираклий. – Однако сам Патриарх благословляет тебя на освещение исторического действа. И пусть недостойным пером твоим отныне водит Агнец Божий…
- Мои писания канонизируют? – не выдержал я.
- Речи твои блядословны, - осудил меня батюшка. – Смирись, сын мой. Ибо сказано: «Отделю овец от козлищ».
С этими словами он подписал бумагу и, протянув ее мне, молвил:
- Не уходи. Погоди минутку.
Он встал из-за стола и вышел из кабинета так же, как появился. Спустя пару секунд из той же двери выскочил тот же отец Ираклий, преобразившийся почти до неузнаваемости. Он был без бороды и усов, а вместо рясы на нем был надет серый костюм ФСБшника. Лицо его приобрело острые черты, взгляд прояснился, а на губах заиграла ироническая улыбка. Невольно вспомнился советский комик Райкин, имевший способность столь же стремительного перевоплощения.
Уже на пути к столу ФСБшник весело спросил:
- Пишем, значит?
- По заданию редакции, - отвечаю.
Он сел за стол, открыл красную папку, порылся в ней, нашел нужную бумагу, прочитал, и снова весело посмотрел на меня:
- Привлекались?
- Не припомню.
- Состоите?
- Служу, - по-иезуитски выкрутился я.
- Звания, награды?
- Не удостоен.
- Склонников, - неожиданно представился он. – Ираклий Антонович. - Все-таки, работники Патриархии не лишены чувства юмора, а то на Лубянке – сплошные Ивановы. – С правилами ознакомлены? Прочтите и распишитесь.
Он протянул мне листок. Там было написано, что в течение суток я получаю право перемещаться по Сити, где мне разрешено фотографировать гражданские, хозяйственные и живые объекты, однако запрещается фиксировать и в дальнейшем распространять информацию бытового и идеологического характера, способную разжечь социальную рознь. В противном случае мои действия подпадут под статью об экстремизме.
- До пяти лет, - весело подмигнул Склонников. – Надеюсь, вы напишете взвешенно?
- Безусловно. Что увижу – то и настучу.
- Прекрасненько! Распишитесь. Автобус до Сити через десять минут. Посадка – у крыльца Приемной. – Особенно его развеселило слово «посадка»: Склонников даже хихикнул. Потом добавил: - И запомните: претензия – мать осуждения.
…Я закрыл за собой дверь. Толпа страждущих расступилась передо мной, как плебеи пред патрицием. Выйдя на улицу, я закурил и погрузился в невеселые размышления. Щупов – циник, вооруженный логикой; он в курсе, что я ненадежен: могу написать черт знает что. Поэтому боится и перестраховывается. Но на его месте так поступил бы любой, послав в клетку со львом самого сомнительного. Очень хотелось напиться. Я никогда не отличался храбростью, поэтому граммов двести бы не повредило. С другой стороны, какая выпивка, когда башка лежит на плахе? Если меня уволят за профнепригодность или, того хуже, припаяют экстремизм, - придется переквалифицироваться в бомжи. Невозможно оплачивать квартиру, не имея гарантированного дохода, тем более – при еженедельном повышении цен. В магазинах давным-давно очереди за молоком, отпускаемом по фиксированным ценам. И те неустанно ползут вверх. В таких условиях приходится выбирать: либо ты лижешь, либо тебе отрежут язык…
Хорошо, что Всевышний оставил свободу выбора, столь противную моему государству. Вместе с ней остается призрачная возможность спасти самого себя.

ЗАВАРИ БАБУШКУ

Зато Рома Дубов давным-давно все схватил и устаканил. С грехом пополам окончив журфак МГУ, он вовремя подружился со Щуповым, влез к нему в доверие, и уже через полгода возглавил отдел светской хроники. В начальники, кстати, прочили меня, но я не мог столько выпить. Рома же пил со всеми, и помногу. Спустя еще год он образовался в «ящике» и выбирался оттуда лишь на предмет светских да политических тусовок. Тамошняя публика любила его за конструктивный характер и креативные пошлости. Свою должность он именовал правдиво: «мажордом кремлевского борделя».
Дедушка Ромы служил в НКВД. Утверждал, что помогал расстрелять Берию. В чем заключалась неоценимая помощь, дед не уточнял. После смерти Дубов-старший завещал свои останки антропологическому музею, полагая, что скелет и череп еще послужат советской науке. Но ученые отнеслись к останкам наплевательски: извлекли внутренние органы, а остальное решили предать огню. Но тут вмешался скорбящий внук. Пришел к руководству музея и заявил, что забирает череп деда. На вопрос «зачем», ответил:
- Его любимым персонажем был Йорик!
Внука уважили. С тех пор череп Дубова-старшего превратился в пепельницу.
Жена дедушки, Нина Петровна, ненадолго пережила своего супруга, насмерть подавившись абрикосовой косточкой в годовщину смерти мужа. При жизни бабы Нины ходили слухи о том, что она – потомственная ведьма, и что даже дед не раз угрожал ее расстрелять за пристрастие к травяным отварам, идеологически противоречащим материалистическому учению партии. Действительно: из всех орудий труда сызмальства она предпочитала метлу. Завещание любимой бабки Рома исполнил в точности: тело кремировал, а прах оставил себе. Баба Нина утверждала, что ее прах будет обладать чудодейственной силой: если ложку пепла добавить в чайную заварку, то мужская сила пьющего удвоится. Судя по тому, что Рома ни дня не обходился без новой проститутки, Нина Петровна не солгала.
Года полтора назад Рома охмурил какого-то богатого чиновника и предложил тому сделку: за услуги сексуального характера «голубой чинуша» обязуется спонсировать гениальный проект своего любовника. Так Дубов открыл журнал «Прохиндей». Издание освещало новейшие веяния в области рейдерства, информационных разводок и бытового мошенничества. Первый же номер произвел фурор. Тираж разлетелся мгновенно. О журнале заговорили, его цитировали, хранили в подшивках. Статья «Как грамотно ограбить друга» явилась темой для популярного ток-шоу.
Я знал Рому по работе в редакции «Менталитета». Еще тогда ублюдочность была возведена им в степень идеологии:
- Человек – самый ходовой товар, - вещал Дубов. – Но беда, если он попадет в скупые руки.
Рома хлопнул меня по плечу. Улыбнулся, сверкнув бриллиантами в зубах:
- Привет, лишенец!
Дубов, одетый в дорогой итальянский плащ, благоухал. От него исходил сладковатый запах загримированного покойника. Его высокая фигура прочно стояла на земле, органично вписываясь в ландшафт, как виселица на Трафальгарской площади.
Я пожал его влажную от волнения ладонь. Замечено: чем грязнее руки, тем сильнее страсть к рукопожатиям. Рома улыбнулся еще шире:
- Ты, я вижу, не изменился. Так и стоишь по жизни враскорячку, как голкипер?
С годами дипломатическое хамство Дубова лишь оттачивалось.
- А ты, - говорю, - неплохо развился. От мелких пакостей перешел к масштабным подлостям?
- Осуждаешь? Так вот знай: у меня – геморрой, я даже сесть не могу, - схохмил Рома и добавил: - а еще – алопеция.
- Что?
- Я лысею. Вот, посмотри. – Он склонил голову и показал серьезных размеров плешь. Сделал вывод: - Это от нервов.
- Уверен, что не лишай? – уточняю. – А то таскаешься черт знает с кем…
- Не надо школьной морали! Вчера прекрасно убил день и отравил вечер. В «Максиме» даже шпажкой подавиться приятно! – Рома перешел на полушепот: - Ты тоже в Сити? Надолго?
- На целый день.
- Значит, ты еще не в пуле? Жаль, - огорчился Дубов. – Могли бы знатно оттянуться. Там такие проститутки! Закачаешься!
- Какой-то ты возбужденный, - говорю. - У тебя что, еще бабушка не закончилась?
- Что ты! Еще две трети урны осталось. Я ее по праздникам завариваю…
В эту минуту к крыльцу Приемной подъехала «Газель». На ее лобовом стекле красовалась табличка «Спецмаршрут».
- Наш извозчик, - объяснил Рома. – Лучше не задерживать.
Мы подошли к боковой двери. Ее открыл толстомордый страж порядка, похожий на гигантского стриженого хомяка.
- Документы? – неожиданно высоким тенором спросил он.
Я предъявил бумагу, выданную отцом Ираклием; Дубов показал какую-то зеленую корочку.
- На задние места, - распорядился хомячина.
Мы прошли в пустой салон, уселись на указанные сиденья. Хомяк сделал отметки в путевом листе, сложил его вчетверо, сунул в карман милицейского плаща. Приказал водителю:
- К Бородинской панораме! Двигай!
Машина тронулась. Дубов возбужденно зашептал мне на ухо:
- Только ничему не удивляйся. Это все равно, что при жизни попасть в рай! Рад, что тебя удостоили.
Один служит начальству верой и правдой, другой – атеизмом и клеветой. И я даже не знаю, что хуже.
Проехав Новый Арбат, мы вырулили на Кутузовский. Здесь стояла непроходимая пробка, и водитель включил сирену. Я ощутил себя счастливым слугой народа.
- Нравится? – уловил мое настроение Рома.
- Не вполне, - отвечаю. – Мы еще никого не задавили.
Наш микроавтобус, действительно, несся по встречной с недопустимо высокой скоростью.
- Кстати, в прошлый раз было такое, - вспомнил Дубов. – Сбили какого-то француза с соответствующей фамилией. То ли Синяк, то ли Шишак… А, точно: Бланш! Всю дорогу хохотали от такого совпадения.
- А что француз?
- Выжил. Его счастье. Между прочим, сам виноват: нечего лезть под колеса спецтранспорта. Ну, там потом были, конечно разборки: все-таки, иностранец. Но в МИДе тоже не дураки работают. Так и сказали: к окулисту вашего француза!
Автобус остановился напротив Бородинской панорамы. Здесь кучковались телевизионщики. Предъявив пропуска «хомяку», они ввалились в салон и, рассевшись, загалдели:
- Шеф сказал, снимать премьера крупным планом!..
- А президент точно будет?..
- Говорят, у него десять двойников…
И только один из них хранил абсолютное молчание. Это был популярный ведущий ток-шоу Андрон Салахов. Его отрешенный взгляд устало блуждал по физиономиям пассажиров.
- Андрону обещали место в Сити, но кинули, - шепотом объяснил Дубов. – Деньги взяли и не вернули.
- Обратился бы в суд, - сказал я и понял, что сморозил глупость. – Долго еще ехать?
- Минут сорок по Можайке.
Я прикрыл глаза. Праздная болтовня журналистов превратилась в ничего не значащее журчание.
Когда-то я мечтал о славе и признании; потом, насуетившись, понял: нет ничего ценнее размеренной семейной жизни. Правда, семьи у меня как не было, так и нет. Девушкам не нравилась моя сосредоточенность, им хотелось событийного фейерверка – их так учили модные журналы. В этом смысле им импонировал Дубов. Так что пепел бабушки – всего лишь пикантная виньетка на пейзаже моих руин…

СЛУЖЕБНЫЙ РАЙ

Чиновник обязан быть счастливым. В противном случае, он сделает несчастной всю страну. Правда, на Россию эта аксиома не распространяется.
На КПП царил дух радостного волнения. Каждый ощущал себя финалистом лотереи с безразмерным призовым фондом. Высокий и поджарый омоновец сосредоточенно изучал мои бумаги. Его массивный подбородок выдвинулся вперед – так, что мне инстинктивно захотелось положить на него конверт со взяткой.
- Ваша цель? – строго спросил служивый.
- Коммунизм, - говорю, - и всеобщее процветание.
Он подозрительно зыркнул на меня, после чего небрежно протянул документы:
- Пошути мне еще…
Дубов кокетничал с молодой милиционершей, чем-то напоминавшей плохо сколоченную тумбочку:
- Похоже, я влюбился! До которого часа вы работаете, о, подстанция моей души?
- Круглосуточно, - с безразличием отвечала она.
- У вас такие чувственные губы!
- Обычные…
Выйдя из КПП, Рома оправдался:
- Пойми, мне необходимо половое разнообразие, как и многосерийный блуд! Ради оргазма я не побрезгую ничем: даже помойкой!.. Оцени, какая красота!..
Я осмотрелся. Перед нами простирался солнечный город. Коттеджи, отделанные розовым мрамором, утопали в яблоневых цветах; яркое солнце улыбалось с прозрачно-голубых небес, а птичье пение наполняло душу благой завистью.
Внезапно перед нами, как из-под земли, возникла девушка с двумя эскимо в руках. Протянула нам мороженое:
- Милости прошу, господа. Добро пожаловать!
- Вы, - спрашиваю, - гурия?
- Нет. Надя. А вы?
- А я – демшиза. Предпочитаю кусковой сахар. Грызу его остатками зубов. Сгрыз все запасы, так что теперь он – дефицит.
Дубов больно толкнул меня локтем в бок:
- Не обращайте внимания, Надюша. Мой приятель шутит. Он – юморист. Но очень скромный.
- Это правда, - соглашаюсь. – Я – самый скромный в мире.
Девушка захлопала в ладоши:
- Обожаю! Пошутите как-нибудь, пожалуйста.
Рома напрягся. Мне стало весело вдвойне:
- И жили президент с премьером долго и счастливо, а в конце недели на хер друг друга послали…
После этих слов Надя исчезла так же внезапно, как и появилась. Дубов побледнел:
- Меня достали твои трехмерные шуточки. Ты что, больной?
- Неправда. Я здоров, как жук-короед.
- Сесть хочешь, обезьяна?
- Не клевещи на страну: обезьян у нас не судят.
Впрочем, Ромка был частично прав: я сам себе напоминал советскую интеллигенцию, ненавидящую партию, и не способную без нее жить. Дубов крепко сжал мой локоть:
- Помалкивай, отщепенец. Следуй за мной…
Мы шли по выложенной красным гранитом дорожке. Вдоль нее был разбит парк, по своей роскоши не уступающий ландшафтной архитектуре эпохи Людовика XIV. Серебряными струями били фонтаны; девушки-гувернантки, расположившиеся на стриженых газонах, с умилением наблюдали за резвящимися детьми. Одна из них поздоровалась:
- Давно в Сити?
- Только что прибыли, - отвечаю. – Так что подайте Христа ради пару баксов, а то я дурно воспитан: могу и украсть.
Гувернантки нервно переглянулись. Дубов психанул:
- Идиот… Искьюз ми, дамы, преогромнейший пардон! Перед вами – любимый сатирик президента. Искрит, так сказать, вип-юмором.
Дамы расслабились и, рассмеявшись, поклонились.
Гранитная дорожка закончилась, и мы взгромоздились на длинный, нескончаемый горизонтальный эскалатор, какие бывают в аэропортах. Правда, этот отличался от них солидной скоростью движения. По обе его стороны высились дорогие коттеджи. Они были двух и трехэтажными: в зависимости от чина и ранга владельца. Дубов объяснял:
- Здесь живет телеакадемик Рознер. А в этой громадине – олигарх Алишеров.
- А где, - спрашиваю, - магазины? Хотя бы гипермаркет «Эдипов комплекс»?..
- Твои магазины – удел отсталых лохов, - объяснил он. – В каждом здании имеется встроенный пищеблок типа холодильника. Утром обслуга загружает в него набор продуктов - все, что положено по разнарядке, а потребитель берет их изнутри. Вот и весь фокус. Недаром здешний метр стоит полмиллиона.
- Рублей?
- Я же говорю: лошара!.. Слушай, у меня проблема с креативом для рубрики «Полезные советы». Поможешь?
- Легко! «Как правильно разбить «Бумер» о «Камаз»; «Лазурный берег навсегда: топимся в расцвете сил»; «Обновляем гардероб: свалка – лучший кутюрье»; «Климакс в двадцать лет – это прикольно»!..
Дубов выпучил глаза:
- Где ты такой дури набрался, остряк-самоучка?
- Нет, - отвечаю, - я – тупица-профессионал. Будь я умным – сидел бы в редакции.
Рома лишь предупредил:
- Смотри, договоришься…
- А что я могу сделать, если в каждой реплике ты слышишь гадость?
- Не хами!
- Ну, вот. Уже услышал…
Мы сошли с эскалатора, и влились в многочисленную официальную толпу. Прямо перед нами возвышалось огромное прямоугольное строение, внешне напоминающее гигантский телевизор. На крыше его, словно антенна, громоздился массивный золотой крест. Я сразу понял, что это сооружение и есть новый храм. Оглянувшись, узрел нескончаемый поток паломников, едущих на том же эскалаторе.
У входа в Божье заведение стояли микрофоны, вокруг которых сновали люди в штатском. Они разворачивали красную ковровую дорожку. Один из них, красномордый крепыш, покрикивал в «матюгальник»:
- Начало церемонии через пять минут! Приказываю не совершать провокационных движений! Каждый сектор – под наблюдением!..
Солнечный блик на мгновение ослепил меня, и тут же пропал. Я поднял голову и увидел на крыше храма снайпера, расположившегося рядом с православным крестом. «Да уж, - думаю, - лучше не дергаться, если не хочу внеплановой аудиенции у Всевышнего».
В ту же секунду грянули фанфары. Стоявший рядом со мной Дубов замер в напряжении, и вся чиновничья толпа, подобно сусликам, вытянула толстые шеи.
Босх мой, зачем ты вернулся, заставив страшных персонажей сойти с полотен? Они безумны в своей алчности и непобедимы в холопстве. Ведь даже рабы поднимали восстания. Холопы – никогда!..

«ЦАРЬ-ЯЩИК»

Вот уже пару лет в стране соперничали две партии: «Слоны» и «Медведи». Первыми командовал президент, вторыми – национальный лидер. По телевизору показывали бесконечные дебаты: сторонники «Слонов» обвиняли «Медведей» в коррупции, те же – отметали грязные инсинуации, подчеркивая, что служат родине вопреки нападкам врагов. Россия фактически раскололась надвое, но руководители обоих лагерей нещадно клеймили Запад, утверждая, что попытки раздела страны идут из-за «бугра». «Бугор» вежливо молчал, с упоением поглощая русское сырье. Население, превращенное в бестолковую массу телезрителей, судорожно переключало каналы, но все без исключения телекомпании транслировали одно и то же: дебаты, юмор и эротические сериалы. Силовые структуры подчинялись то одной, то другой группировке – в зависимости от величины взяток. В образовательной сфере влияние партий распределилось поровну: МГУ контролировали «Медведи», МФТИ – «Слоны». Сети гипермаркетов были переименованы в «Бивни» и «Берлоги», и даже детские сады получили соответствующие названия: от «Топтыжки» до «Слоненка»…
В динамиках послышался суровый голос диктора: «Президент Российской Федерации!», и толпа взорвалась аплодисментами.
Я обратил внимание на то, как за последнее время постарел президент: под глазами образовались коричневые мешки, ко второму подбородку добавился третий, а плавающий взгляд предательски выдавал явную неуверенность.
- Друзья, - произнес он, откашлявшись, - исторически доказано, что Россия – родина слонов. И, как говорил великий ученый профессор Преображенский, «Слоны – животные полезные»…
- Какой профессор? – не выдержал я, и стоявшие рядом граждане отшатнулись. – Не было никакого профессора. И говорил это Шариков, такой же придуманный персонаж!..
Президент продолжал:
- Западные пропагандисты из последних подлых сил пытаются лишить нас духа и сломить его. Но в развязанной ими демократической войне мы, безусловно, победим!
«Ура!» - воскликнул оратор, и толпа взвыла от нахлынувшего на нее восторга. Дубов яростно зашептал мне на ухо:
- Мудозвон, тебя же арестуют!
- За что? За правду?
- За пропаганду, разложенец!..
Истерично взвизгнули фанфары. К микрофону вышел национальный лидер. С тех пор, как он перестал быть главой государства, лидер совершенно облысел. Его желтоватое лицо сморщилось, но взгляд остался таким же пронзительным, как ядовитая стрела монгольского лучника. Площадь взревела, ощутив прилив болезненного счастья. Лидер остановил вой резким взмахом правой руки:
- Соратники! Торжество демократии невозможно без достижения нашей общей цели. Она ясна, поскольку записана в скрижалях программы и заложена в душе каждого из нас. Русский медведь проснулся!..
Вообще-то, когда пробуждаются медведи, в лесу стоит дикий рев: бедное животное опустошает прямую кишку от накопившихся фекальных масс; и горе тому, кто увидит это зрелище.
- Соотечественники, - вещал великий лидер, - очень скоро мы разомкнем кольцо врагов. Их много, но и нас – легион! И этот храм, как символ нашей веры в справедливую демократию, вдохновит нас на новые свершения!..
В этот миг экран храма-телевизора раздвинулся, и из его чрева выплыл пузатый хоругвеносец в парадной форме полковника милиции. Оглушительно грянул оркестр. Толстяк важно подошел к микрофону и, набрав в легкие воздуха, патриотично затянул:

Россия поет и цветет,
Она, как и прежде, едина,
И если вражина придет –
Мы вместе ответим: «Иди на»…

Пафосную ахинею с энтузиазмом подхватил Государственный детский хор «Косолапка»:

…По бубну ему настучим,
Положим конец всяким войнам;
И если вы спросите – чьим?
Мы дружно укажем: евойным!..

Оценив изящество рифм, я поинтересовался у Дубова: кто автор сего шедевра? И даже предположил:
- Неужели Олег Усманов? Его талант явно развился.
- Не угадал, - налился гордостью Рома, и пояснил: - цена вопроса – коттедж в Сити!..
Солист и хор, между тем, торжественно возвестили:

Мы – чистого неба послы,
Священного мира посланцы,
А все остальные – козлы:
Особенно – американцы!

Когда музыка стихла, площадь уже билась в патетической истерике. Ликующая толпа повалила в экран храма. Я чувствовал, как яростная сила засасывает меня в эту дьявольскую воронку. Плывущий впереди меня господин в полосатом, как у гангстера, костюме, истошно голосил:
- Слава победоносному плану! Да здравствует национальный лидер!..
Ему вторила молодая женщина с бледным лицом блаженной комсомолки:
- Я хочу родить России медвежат! Они продолжат наше дело!..
Взбесившаяся биомасса несла меня вперед, и спустя пару минут я оказался втянутым вглубь здания. Здесь вместо фресок и иконостасов повсюду висели большие плоские мониторы. На них транслировались изображения православных икон. Алтарь замещал огромный экран, на котором в прямом эфире проецировалось историческое действо. Церковный хор запел «Аллилуйя», и прихожане в экстатическом припадке попадали на колени. Облаченный в золотые одежды Патриарх вышел из алтаря и, взмахнув кадилом, возвестил:
- Мир вам, православные!..
Будучи зажатым со всех сторон, я совершенно не мог креститься. Да и не хотел. Меня опьянил сладкий запах благовоний, и я почувствовал, как земля уходит из-под ног. Словно манипулируя моим зрением, кто-то включил яркость картинки на полную мощь, затем все потемнело, и сверху посыпался густой теплый снег. Над головой качнулся желтый уличный фонарь, и я рухнул в бездонный мягкий сугроб…

ИЗБА-ВЕРБАЛЬНЯ

Нашатырь – убийца обморока.
Очнувшись, я обнаружил, что лежу на мягком кожаном диване в просторном кабинете офисного типа, а надо мной с пузырьком в руках склонился пожилой мужчина. Его лицо показалось мне знакомым. Конечно, это был Вольдемар Вольдемарович Рознер, известный телеакадемик, ведущий популярного ток-шоу «Давайте разберемся».
Когда-то Рознер слыл ярым американистом: внедрял в сознание телезрителей идеалы западной демократии; в последние же годы его программа свелась к пустой риторике. Он вечно что-то не понимал, имитируя желание познать очевидное. К примеру, итогом программы о свободе слова становилась пространная речь ведущего, подводящего черту: «Если меня зажмут, я уйду навеки». Ножницы цензора нещадно кромсали одну программу за другой, но Рознер не уходил. Его авторитет считался недосягаемой вершиной современной журналистики.
Моя первая попытка приподняться с дивана успехом не увенчалась.
- Все в порядке, молодой человек, - мягком голосом произнес Вольдемар Вольдемарович. – Вы в безопасности, не волнуйтесь. Вам повезло: когда вы потеряли сознание, я оказался рядом. Я же – бывший врач… - Рознер любил рассказывать о себе. Не сомневаюсь, что в следующей программе он поведает о своем свежем подвиге. – С вами такое впервые?..
Я кивнул.
- Проконсультируйтесь с кардиологом, - улыбнулся спаситель. – И подумайте о вреде курения. Я выступаю за легализацию наркотиков, но категорически против их употребления. Так и напишите в своей газете. Ведь вы – журналист?
- Вы меня знаете?
- Не имею чести. Но имею опыт, - двусмысленно признался он. – Итак, вы – мой коллега. О чем пишем?
- О разном, - уклончиво ответил я. – В основном, интервью. – Мне, наконец, удалось принять положение сидя.
- Вам доверяют? Я тут полистал ваш блокнот…
Мне стало не по себе. Рознер заметил мое волнение:
- Успокойтесь. Я ничего не копировал и никому не показывал. И вам не советую. Вы пишете: «наш лидер – вахтер, подпирающий собой систему». Бездоказательное заявление. За такие вещи могут и расстрелять.
- Смертная казнь отменена, - возразил я.
- Теперь это именуется ликвидацией, - успокоил меня собеседник. Он взял со стола мой блокнот, полистал его. – Или вот: «Беззаконие зиждется на государственных интересах». В поисках справедливости проще всего потерять жизнь, - глубокомысленно заключил Рознер и лучезарно улыбнулся, довольный собственным изречением.
- Уговорили, - соглашаюсь, - я написал глупости. Что вы предлагаете?
- Еще не поздно влиться в команду и стать успешным.
- Мерзавцев и без меня полно, - ответил я, поднимаясь с дивана.
- Не торопитесь с ответом, - произнес Рознер, доставая из кармана телефон и набирая номер. - …Это Вольдемар Вольдемарович. Наш друг пришел в себя. Жду… - И обратился ко мне: - Все мы – люди, каждый из нас творит разные глупости. Хочу признаться: дюжину раз в жизни я был резок, а пару раз – даже грубоват. Но мне помогли разобраться…
В эту минуту дверь в кабинет открылась, и в ней появился уже знакомый мне Склонников. Он был одет в траурно-черный костюм, держа в руке красную папку. Буднично кивнув Рознеру, Ираклий Антонович по-хозяйски сел за стол. Достал из кармана ручку, открыл папочку и, не глядя мне в глаза, строго спросил:
- Не желаем, значит?..
- Что? – не понял я.
- Не сотрудничаем. - Пояснил Склонников и предъявил фотографию Кончиты: - Ваша знакомая?
- Песц, - говорю, - моя начальница.
- Была начальницей, - уточнил ФСБэшник. – Она уже призналась.
- В чем?!
- Будто сами не знаете. Хорошо. – Он хлопнул рукой по папке с бумагами. – Это по ее заданию вы написали возбуждающую статью о скором вводе в стране продовольственных карточек?
- Разве это не так?
- Не уклоняйтесь.
- Кончита Борисовна поддержала мою идею…
- Вот и хорошо, - обрадовался Склонников. – Вот мы уже и сотрудничаем. – Он что-то записал на листочке. – А Щупов тоже поддержал?
- При чем здесь редактор? – воскликнул я.
- Увы, уже не при чем, - огорченно развел руками следователь. – К сожалению, он успел уйти от ответственности. Застрелился в кабинете. Сволочь…
Происходящее было похоже на чудовищный розыгрыш, но лицо Склонникова не оставляло сомнений в том, что он говорил правду. Следователь извлек из папки еще одну бумагу и потряс ею в воздухе:
- Свидетель Шухаринский показал, что вы задавали ему провокационные вопросы. Было?
- У меня есть запись, - начал я, но, вспомнив об утраченном диктофоне, осекся.
- Она у нас, - усмехнулся Склонников, - и явно свидетельствует. Зачем же отпираться? Верно, Вольдемар Вольдемарович?..
Рознер поспешно согласился:
- Именно, именно. Я тоже хочу разобраться, ибо не вполне понимаю…
- Есть и еще один свидетель: Роман Дубов, - удовлетворенно продолжал Ираклий Антонович. – По его словам - а оснований не верить опытному агенту у нас нет, - вы проникли в Сити с намерением сорвать государственное мероприятие. Допускали выражения и оскорбления. Как видите, доказательств – масса, - заключил он.
Академик протянул Склонникову мой блокнот:
- А это – вообще за гранью моего понимания!..
Ираклий Антонович полистал страницы то усмехаясь, то качая головой. Устало резюмировал:
- Шутки кончились. Но еще не поздно договориться. Мы не разбрасываемся сотрудниками.
- Что вам нужно? – спросил я, прислушиваясь к странному грохоту за окном.
- Искренность и желание помочь, - объяснил Ираклий Антонович, с хрустом разминая фаланги правой кисти.
- В противном случае?..
- Нет, нет. Бить вас не будут. Этот метод отброшен нами, как неэффективный. Вас ликвидируют. Как Кончиту Борисовну.
Я вздрогнул:
- У нее семья… Что вы вообще творите?..
- Семья? – Склонников распахнул голубые глаза. – Огорчу: семья погибла в квартире вместе с ней, когда гражданка Песц привела в действие взрывное устройство.
- Какое?!..
- Безоболочное, - скорбно сообщил он. – Кто бы мог подумать, что терроризм так глубоко пустил корни! Вольдемар Вольдемарович, отчего бы нам не посмотреть новости?..
Рознер щелкнул пультом. За спиной следователя включился телевизор. ФСБэшник повернул к экрану стриженую голову. На первом канале балерина в белоснежной пачке неутомимо крутила фуэте. То же самое показывали и по остальным каналам. Грохот за окном перерос в скрежет.
- Что-то со спутником? – предположил Склонников.
- Ничего не понимаю, - испуганно отозвался Рознер, и в тот же миг был отброшен взрывной волной к противоположной стене.
Осколки стекла со свистом посекли мне лицо; самый крупный осколок, подобно кухонному ножу, вонзился в левый глаз моего визави. Склонников озорно подмигнул мне вторым глазом, и тут же рухнул головой на стол. С потолка посыпалась штукатурка, после чего сзади на меня обрушились кирпичи. Серый дым занавесил собой пространство, а чья-то невидимая рука выключила звук…

TCHAYKOVSKY FOREVER!

Первый удар авиации пришелся по Президентскому дворцу, КПП и центру коммуникаций, после чего в Сити отключились гигантские кондиционеры, создающие уникальный микроклимат. После масштабных бомбардировок на территорию объекта вошли танки Кантемировской дивизии. Правительственная охрана перешла на сторону мятежников в первые же минуты штурма. Президент был застрелен собственной охраной, национальный Лидер успел скрыться на собственном вертолете. Патриарха арестовали в здании только что открытого, но уже полуразрушенного храма. Жители Сити в панике бежали из города, но многие из них погибли на минных заграждениях, окружавших объект. Вооруженные сотрудники ФСБ, поначалу оказавшие яростное сопротивление, сдались, но были расстреляны. Их трупы, сваленные в кучу, были сожжены…
Над страной гремел ремикс Чайковского. Сексуальная Одетта из балета Анны Пуховой охмуряла Зигфрида. Телезрители замерли в тревожном ожидании. По всей стране отключили Интернет и мобильную связь. Спустя пару часов, когда злобный колдун был повержен, на экранах появился генерал Андреев, объявивший на территории страны военное положение. По окончании его выступления началась трансляция балета «Щелкунчик»…

…Пресс-конференция Премьер-министра Андреева закончилась. Это была его пятая за последний месяц встреча с журналистами. На мой вопрос, когда же отменят комендантский час, он уклончиво ответил, что объявит об этом в надлежащее время…
Главный редактор «Московского менталитета» Вадик Базилевский отчитывал меня по полной программе:
- Ваша настойчивость больно бьет по моей репутации! – С некоторых пор он перешел со мной на «вы», наслаждаясь официальностью.
- Граждане должны знать, - отвечаю.
- Гражданам по херу все, кроме жрачки! – доказывал Вадик. – После контузии у вас явно с головой не все в порядке…
Я только махнул рукой. Вадик не унимался:
- Зачем вы написали, что спасение нацлидера было частью плана по его легализации на Западе?
- Потому что подробности интересуют…
- Никому это не интересно! – прервал меня Базилевский. – Еще одна такая выходка, и я вас уволю. А завтра отправляйтесь к Шухаринскому, возьмите у него интервью.
- Опять?!..
- Без возражений. Это – любимый певец Премьер-министра. Вот вопросник. – Он протянул листок бумаги. Первый вопрос гласил: «Как Вам удалось выжить при антинародном режиме?».
- Увольняй, - сказал я, возвращая листок.
- Что?
- Что слышал.
Базилевский нервно задышал и, отвернувшись, пошел прочь, локтями протискиваясь сквозь плотную толпу журналистов кремлевского пула…

февраль – апрель 2008 г.

Арбатско-Окуджавская

До свиданья, мальчики, -
Верные ребята, -
Каждый слышал, как дышал; уходил – как пел.
«Божьи одуванчики» -
Девочки с Арбата –
Плачут, потому что в небо шарик улетел.

И листает листья ночь,
Брошенная оземь,
И качают фонари тени и дома…
Почему уходит прочь
Бардовская осень,
И зачем идет за ней эстрадная зима?..

Но однажды – верь-не верь, -
Серебро метели
Отзвенит по мостовым в двадцать три часа, -
В золотую оттепель
Струнами апреля
На Арбате станут слышны наши голоса!..

1997

Рекламist, глава третья

ВСПЛЫТИЕ «ТИТАНИКА»

Болотная набережная в двух шагах от Кремля. Повсюду – автомобильные пробки. Пока мы стояли в одной из них, Гудман инструктировал:
- С шефом осторожнее. Он нормальный, но с припиздью. Главное – не бойся.
- Почему, - спрашиваю, - я должен его бояться?
- Потому что его все боятся. Он когда-то был врачом. Пил как лошадь, курил как две лошади, но о наркотиках читал только в методичках. И однажды сорвался. Достал где-то ЛСД и пожевал. Кайфа никакого, но на следующий день начались проблемы. У него открылся насморк и отвалилась нижняя челюсть. Помимо этих прелестей, его поразила метробоязнь. Представь, подходит человек к метро, и вдруг его начинает колотить. Он орет: «Нет! Ненавижу!» и, подобно мустангу, мчится ловить такси.
- А что челюсть?
- Отваливается. И сопли текут. Причем, неожиданно. Так что не обращай внимания. Он сам все вправит и отсморкается.
- Спасибо, что предупредил.
- Не благодари.
В офисе было тихо. На первом этаже располагались монтажные студии, где работали молчаливые компьютерщики. Стены были отделаны кафелем больничного цвета: угадывалось медицинское происхождение владельца. Поднявшись на второй этаж по узкой лестнице, мы уперлись в единственную дверь с табличкой «Приемная». Мне инстинктивно захотелось сменить ее на «Приемный покой».
Гудман постучал. Я услышал баритональный тенор по ту сторону двери:
- Войдите.
Мы вошли. Навстречу нам выдвинулся невысокого роста крепыш лет сорока. Его черные волосы росли чуть ли не от бровей, внешне он напоминал усатую бочку.
- Илья, шеф, - представился он, пожимая мне руку. Я ощутил стальное рукопожатие совковой лопаты.
- Евгений, - ответил я, - хронический подчиненный.
- Вы меня не поняли. Шеф – это фамилия.
Я бросил испепеляющий взгляд на Гудмана: «что же ты не предупредил?», а сам извинился.
- Ерунда, - улыбнулся Шеф. – Я привык. Даже приятно.
Да уж, с такой фамилией - и не в Кремле? Впрочем, совсем рядом…
- Лева многое про вас рассказал, - сообщил Шеф. – Вы – сценарист, брызжущий идеями, прямо титан…
- Скорее – «Титаник», - уточнил я.
- Скромность не возбраняется. – Он повернулся к Гудману. – Вторая монтажная в вашем распоряжении.
Гудман показал мне «Виктори» и вышел. Шеф взгромоздился в кресле. Его пышные усы дышали вместе с легкими.
- Итак, вы хотите попробовать?
- Хочу.
- Готов сделать вам заказ. Напишите сценарий ролика по слогану «связь без брака».
- Какой-то странный слоган, - нерешительно сказал я. - Напоминает старую пошлую хохму.
- Вот и прекрасно. Заказчику удалось добиться узнаваемости. Он торгует сотовой связью. Что вы можете предложить?
- Минуту молчания. Надо подумать…
- Подумайте, - согласился Шеф. – Представьте три варианта сценария завтра к часу дня. Хронометраж – пятнадцать секунд. Гонорар – по факту одобрения заказчика. Для начала – двести долларов. По рукам?
Повторного рукопожатия избежать не удалось. Шеф приблизился почти вплотную и, сжимая мою ладонь, внезапно пустил соплю. В тот же миг его нижняя челюсть упала чуть ли не на грудь, обнажив ряд металлических зубов. Он отдернул свою руку, после чего привычным, и потому – быстрым движением вправил челюсть на место, достал из кармана платок и звучно высморкался.
- Нервы, - пояснил он. – Возьмите мою визитку, там номер мобильного. Домашнего нет. Его съел заяц.
- Кто?
- Кролик. Мне кролика подарили на день рождения. Сказали, декоративный. А он вырос. И съел телефонный провод. Так что звоните, и не опаздывайте.
На выходе из офиса меня настиг Гудман:
- Ну, как?
- Нормально. Заказал сценарий про связь без брака.
- Это плохо, - огорчился Лева. – Капризный заказчик. Хрен что он у тебя примет.
- Ничего, - говорю, - попробую. А что там за кролик у Шефа?
- Это он всем жалуется. А кролика он съел. Точнее, жена зажарила, а он в офис принес.
- Ничего себе жена...
- Лично я не вегетарианец. К тому же, мне не досталось: я на съемках парился. Ну, мне пора.
Пока я ехал домой, мои мысли метались в поисках ярких образов и нетривиальных решений. Уже сидя за домашним компьютером, я пришел к выводу, что рекламщик из меня никудышний. Полагаю, текст гимна России написать проще. Справился же Михалков, и даже трижды! Как известно, на роль гимнотворца претендовали десятки поэтов, в их числе и Евтушенко. После двадцатого съезда правительство организовало конкурс. Проявило демократический стиль: тогда это было модно. Стихи посыпались тоннами. Комиссия остановилась на слегка подретушированном варианте старого гимна в интерпретации того же Михалкова. Одобрила вербальную смесь пафоса и лизоблюдства. Евтушенко смертельно обиделся. Встретив Михалкова, сказал:
- Сергей Владимирович, признайтесь, мой текст сильнее…
- В самом деле? – искренне удивился Михалков. Он уже знал о решении комиссии.
- Именно, - настаивал Евтушенко, - Комиссия разберется, и придет к выводу, что ваши стихи – говно.
Михалков улыбнулся и мягко произнес:
- Женя, учите текст...
Итак, у меня был мертвый слоган телефонной фирмы. Надо было придумать что-то живое, избегая пошлости. Вариант с эротикой я отмел сразу. Детей использовать нельзя. Оставались взрослые. Я представил себе блондинку, гуляющую с белой болонкой, вообразил возлюбленного блондинки – жгучего брюнета с не менее жгучим пуделем. Вот они спешат навстречу счастью, общаясь по телефону. Встречаются в объятиях друг друга. Нежный поцелуй. Болонка и пудель преданно смотрят на них, высунув розовые язычки…
Получалось глупо, но трогательно. Однако слоган явно мешал. При чем тут «связь без брака»? Они что: лесбиянка и импотент, и потому не женятся?
Во втором варианте я убрал блондинку с брюнетом, вымарал встречи и поцелуи, оставив лишь четвероногих. Всунул им в уши современные средства связи. Заставил урчать, лаять и лизаться. Воссоединил их в парке и запустил в кусты. Отправил по аллее, машущими купированными хвостами. Связь получилась без брака, но напоминала бред белогорячного.
Третий вариант явился плодом воображения, подхватившего болезнь Паркинсона. Альпинист держит на оборванном тросе едва не сорвавшуюся в пропасть девушку. Он протягивает ей руку помощи, но никак не может дотянуться. Порывистый ветер и тщетные усилия искажают его обветренное мужественное лицо. И вдруг у него звонит мобильный телефон. Он берет трубку и понимает, что звонок адресован без пяти минут покойной альпинистке. Это родители: беспокоятся, как у нее дела. А дела совсем плохи. Нечеловеческим усилием он дотягивается трубкой до ладони девушки, и с помощью телефона вытаскивает ее практически с того света. Альпинистка взбирается на вершину скалы и, как ни в чем не бывало, начинает трепаться по телефону: «Мама, у меня все хорошо! Здесь очень красиво!..» Бравурные аккорды. Производители гнилых тросов посрамлены, «мы за связь без брака», и - да здравствует жизнь!
Шеф отреагировал ободряюще:
- С фантазией у вас отменно. Заказчик рассматривает все варианты. Особенно нравится история погибшей альпинистки.
- Вообще-то она выжила…
- Тем лучше. Телефон спасает жизнь! Подсказывает новое решение в критической ситуации! И это в непогоду, на высоте нескольких тысяч метров! Что говорит о качестве связи и человечности самой телефонии…
«Да, - думаю, - не я один такой больной…»
Шеф подхватил падающую челюсть. Вправил. Отсморкался. Потом изрек:
- В вас есть свежая струя. Будьте на связи, мы ее используем.
- Струю? Как скоро? Мне деньги нужны…
Шеф мгновенно поскучнел:
- Как только, так сразу… - И принялся рыться в бумагах.
Через день Гудман привез мне двести долларов.
- Поздравляю экипаж «Титаника» со всплытием! – воскликнул он. – Шеф тобой доволен. Зацепил башлевого заказчика. Мы его два месяца мурыжили. Твоя альпинистка помогла. Водрузим пузырь на Эверест?
На экране девушка получилась дикой и неблагодарной, как дворовая кошка. Игнорируя своего спасителя, она набрасывалась на телефон с явным намерением его сожрать. Альпинист же, напротив, вызывал жалость и сострадание за то, что связался с такой стервой. Любовь, как говорится, зла…
Надеюсь, этот ролик уже снят с эфира…

Рекламist, глава вторая

ТРЕБУЕТСЯ УНИТАЙЗЕР

Специалисты узкого профиля мешают творчески размашистым людям. Представьте себе космонавта-менеджера или композитора-маркетолога. Продавец-потребитель не в силах что-либо произвести. Мыслители же увольняются в первую очередь.
Я раскрыл газету вакансий. Там требовались «помщнинки бизнес-вумэн» (вообще-то, там было написано «помойщенки»; «помощники» – лишь моя скромная догадка), «супервайзеры-дизайнеры» и «мерчендайзеры-программисты». Словом - все, кроме меня. Справедливости ради добавлю, что журналисты требовались тоже, но – в журнал для геев. Воображаю, как вхожу в редакцию, и заявляю: «Я – гей. Эге-гей! Эге-ге-ге-гей!!!» Тут есть от чего обалдеть.
Короче, все было глухо. И тогда я разозлился. Представил, что сам – работодатель. Кто мне нужен? Понятно, что специалист. Но кто? Грузчик-супервумэн? Дантист-ассенизатор? Слесарь-гинеколог? Я начинал звереть. Не отдавая отчета в своих действиях, набрал первый попавшийся номер агентства по трудоустройству:
- Алло, у меня есть вакансия.
На том конце провода дежурно обрадовались:
- Мы к вашим услугам!
- У меня гипермаркет.
- Поздравляю.
- Срочно нужен унитайзер!
Я полагал, что столь вопиющее название профессии смутит собеседника, но ошибся.
- Унитайзер? Сколько угодно!
- Десять лет стажа! – свирепствовал я.
- Разумеется.
- Владение суахили!
- Со словарем.
- Без привычек - даже полезных!
- Не вопрос.
- Не старше двадцати! – Я намеренно выдвигал взаимоисключающие требования.
- Сделаем. Мы берем сто процентов оклада соискателя за первый месяц его работы. Через час к вам подъедет менеджер и оформит договор. А вечером у вас будет унитайзер.
- Настоящий?!!
- Со всеми вытекающими! Диктуйте адрес…
Я в ужасе бросил трубку. Пометался по квартире. Вернулся к газете. Перевернул страницу. Там требовались курьеры и расклейщики объявлений. В курьеры идти не хотелось. А вот по поводу расклейки… Я набрал номер телефона фирмы. Мне ответил торопливый мужской голос:
- Да-да, слуш…
- Вам требуются расклейщики?
- Да-да, сроч…
- А что насчет условий?
- Прижжайте! Наш адрес…
Фирма располагалась на Сущевке, в помещении издательства «Молодая гвардия». Появлялся призрачный шанс прикоснуться к высокой литературе.
Меня встретил малопривлекательный близорукий мужчина, похожий на ощипанного пираньями пингвина. Он был высоким, рыхлым, обильно потел и бесконечно утирался носовым платком.
- Расклейщики нужны, - затараторил он. – Вы расклейщик?
- А что, не похож?
Мужчина растерялся и вспотел:
- Не совсем, не совсем… Сколько вам лет?
- Девяносто два. Я сделал пластическую операцию.
- Юмор – это хыршо. Вы – честный?
- Да. Меня в тюрьме перевоспитали.
- За что? – обалдел он.
- Шучу.
- Юмор – это нехыршо. Вы здоровы?
- Как Атлант.
- А я – Дмитрий Иваныч. Присаживайтесь.
- Дмитрий Иванович, что входит в мои обязанности?
- Клеить, клеить…
- …и еще раз клеить, - догадался я.
- Да. Работа нервная. Расклейщиков не любят и матерятся. Позавчера один дворник избил нашего сотрудника.
- Расклейщика?
- Нет, агента по недвижимости. Принял его за вора.
- Бедняга. И где сейчас ваш агент?
- В СИЗО. Он действительно стащил у бабки кошелек.
«Куда, - думаю, - я попал? Это же рассадник бандитизма…»
Дмитрий Иванович улыбнулся:
- Но вы нам подходите. Видно, что интеллигент. Клеить умеете?
- И шить тоже.
- Хыршо. Вот вам четыреста пятьдесят объявлений на три дня. Берегите их.
- Обязательно. Положу их в банк на личный счет.
- Расклейте в своем районе по подъездам жилых домов с часу дня до четырех. К пяти отчитайтесь. Я вас проконтролирую. Мы платим рубль за одно объявление. Деньги получите в пятницу.
- А сразу никак нельзя?
- Нет. – Дмитрий Иванович снова вытер испарину. – Все деньги в пятницу.
- Ладно, - говорю, - только непременно все!
Так я стал расклейщиком. Носился по району, как заблудившийся лось. Дворники, действительно, ругались. Кто-то советовал приклеить объявление себе на задницу, кто-то банально матерился. Приходилось терпеть. Каждый вечер я звонил Дмитрию Ивановичу и называл «проклеенные» номера домов. В пятницу явился в офис.
- Огорчу, денег нет, - обливаясь потом, признался Дмитрий Иванович.
- То есть, как это – нет?
- Будут через неделю. Ограбили квартиру нашего бухгалтера. Вынесли все под чистую.
- А я-то тут при чем?
- Не при чем. А вот бухгалтер заболел. Зато у меня к вам претензии. Вы плохо работаете.
- Я честно расклеиваю по сто пятьдесят объявлений в день!
- Не знаю, не знаю. Из вашего района совсем не звонят… Вот вам семьсот пятьдесят объявлений на следующую неделю. Берегите их…
Я поумерил свой пыл и стал работать спустя рукава. Десятки подъездов игнорировал, отдельными домами пренебрегал, не забывая упоминать их в своем отчете. Вместо ста пятидесяти объявлений в день я расклеивал от силы тридцать. То есть, прибег к банальному вранью. Такой метод принес неожиданные плоды - Дмитрий Иванович меня хвалил:
- У нас обвал звонков с вашего района! Вы – очень ценный сотрудник.
«Знал бы ты, как я работаю», - думал я, а вслух нагло вопрошал:
- Мне положена премия?
В назначенную пятницу я примчался в офис. Дмитрий Иванович встретил меня, судорожно обмахиваясь платком:
- А, это вы? Семнадцать звонков за неделю, поздравляю! – Он произнес это так, будто я сорвал «Джек-пот».
Спрашиваю:
- Как здоровье бухгалтера?
- Воры так и не нашлись.
- Я в смысле зарплаты.
- Это не проблема, - с небрежностью миллиардера сообщил Дмитрий Иванович, - четыреста пятьдесят за прошлую неделю и шестьсот – за эту.
- Семьсот пятьдесят, - поправил я.
- Именно шестьсот, - уточнил Дмитрий Иванович, вновь начиная потеть. – Мы вас оштрафовали.
- За что?!
- Вы небрежны в работе. Надо клеить объявления ровно и старательно. Вы же профессионал. Вот ваши деньги.
Я положил их в карман.
- Кроме того, вы совсем не болеете за наше общее дело, за нашу фирму.
- Поэтому вы хотите довести меня до инфаркта? – Вспылил я. – Что это за молодогвардейский задор? Что за пионерская зорька? Еще секунду, и вы призовете меня с партийным энтузиазмом затянуть пояса ради светлого будущего наших потомков!
Дмитрий Иванович моментально просох:
- Боюсь, что нам придется с вами расстаться.
- А я и не предлагаю вам руку и сердце! – Я уже почти кричал. – Мне не жалко ста пятидесяти рублей. Если они спасут вашу фирму от неизбежного банкротства – пожалуйста! Но у вас работают нищие люди: в основном, пенсионеры. Вы их тоже штрафуете?
- До свидания, - побледнев, сказал Дмитрий Иванович.
Я пришел домой, бухнулся на диван и включил телевизор. По всем каналам показывали президента Путина. Его монументальность шла вразрез с действительностью за окном.
Я услышал звук открываемой входной двери. Это явился Петр. Он был трезв и невзрачен.
- Привет, - мрачно сказал он.
Я приподнялся с дивана:
- Привет. Как дела? У меня голяк.
- Совсем? Это плохо. Сотка хотя бы найдется?
- Долларов?
- Рублей, - махнул рукой Петр. – Похмелиться надо. А то сдохну.
Я протянул ему сто рублей. Петр небрежно сунул их в карман брюк:
- Когда зайти?
- Думаю, через неделю.
- Ладно. Пока…
Уже на пороге Петр обернулся и спросил:
- Слышал, тебя из редакции поперли?
- Поперли.
- И что будешь делать?
- Устроюсь на другую работу.
- Кем?
Я подумал и сказал:
- Унитайзером.
- Ясно, - ничуть не удивился Петр. – Удачи, унитайзер.
Хлопнула входная дверь. Мне стало совсем хреново. Жутко хотелось напиться. Куда подевался Гудман? Он ведь обещал… Может, самому напомнить?
Словно находясь в бреду, я добрел до гастронома. Купил водки и кильки за восемь рублей. И не успел дома открыть бутылку, как на пороге возник Гудман.
- У тебя дверь не заперта. Ты что, в запое? Я до тебя дозвониться не мог. Днем звоню, никто не отвечает. Я уж думал, ты – того…
- Звонил бы вечером.
- Не мог. У меня монтаж по вечерам. Ну что, поехали?
- Не сейчас.
- Я в смысле - наливай. У меня два дня выходных. А в понедельник шеф тебя примет. Так что – готовься.
Мы выпили: Гудман воодушевленно, я – с безысходной тошнотой.
- Все эти дни шеф был злющий, как мамба. Страшно подойти. История леденит и обжигает. Один мудила торгует стиральным порошком, ну и заказал нам рекламный ролик. Долго он его не принимал: то одно не нравится, то другое. А сам при том - лох лохом. Задолбал, короче, всех. И ролик, вроде бы, нормальный, а этот фраер все придирается. И не платит, соответственно. А тут внезапно принял и заплатил. Мы, конечно, бабки по карманам, и - по кабакам. А наутро этот чудик звонит шефу, и начинает орать: «Вы что, издеваетесь? Я на вас в суд подам за оскорбление личности!..» И тут выясняется. Наш компьютерщик вставил в «пэк-шот» - ну, в финальный кадр - печать сертификации товара. Как бы для понтовой красоты. А внутри этой печати по кругу маленькими буквами пустил текст: «наш заказчик – пидарас, пусть закажет еще раз». Буквы-то малюсенькие, их и не рассмотрит на экране никто. А этот гад дотошным оказался: поставил картинку на «стоп-кадр» и с лупой у экрана изучал. Ну, и нарвался, соответственно. А в итоге у шефа геморрой. Так что насчет тебя я только сегодня решился с ним поговорить. Он, в принципе, не против. Так что в понедельник едем.
Мы снова выпили, и у меня отлегло от сердца.
- И все же, где тебя жизнь таскала? – не унимался Гудман.
Я показал ему стопку не расклеенных объявлений.
- Хочешь сказать, что ты их расклеивал? – недоверчиво спросил Лева.
- По крайней мере, пытался.
- И платят?
- Меня даже выгнали.
- Ничего, ты им еще покажешь. Слушай, давай снимем триллер-многотрупничек. Такого еще не было: «Сумасшедший расклейщик»!..